Ксения Русинова
«Москва – Петушки» по Венедикту Ерофееву, реж. Денис Азаров, Театр им. Федора Волкова, Ярославль. Спектакль был показан в Москве на фестивале «АртМиграция».
«Они смеялись, а Бог молчал»
Взять одинокое, пронзительно-молитвенное послание человека к Богу и разбавить атмосферой кабаре, перебить прекрасных «вздрагивающих лошадей» ритмом буги-вуги, Элвисом Пресли, рок-музыкой – казалось бы, ничего кощунственнее придумать было нельзя. Однако режиссеру удалось не упростить Ерофеева, а словно разыграть его в других обстоятельствах: тут и Веничка моложе, и все поначалу кажется легче, наивнее, мягче.
Весь спектакль балансирует между концертом, эстрадным утренником и эпизодом в самой настоящей электричке, которая, вполне возможно, и едет в самые настоящие Петушки. На родной сцене спектакля, в Ярославле, зрители сидят прямо на игровой площадке – на неудобных скамьях, без спинок, без подлокотников. Тесно, жестко, неудобно, долго (спектакль идет два с половиной часа без антракта), вокруг валяются пустые бутылки, а тут еще появляется растрепанный, явно выпивший мужчина, пытающийся настроить окружающих на беседу, мелящий что-то про Кремль, чемоданчик и букву «ю». Нецензурные словечки заглушаются гудком поезда, на экране мелькают российские пейзажи, пригородные вокзалы. Все как в жизни.
Но для самого героя попытки обсудить, где херес, а где – Курский вокзал и где же, наконец, тот злополучный Кремль – это маленькое выступление, очередная попытка докричаться: «Я не знаю вас, люди, я вас плохо знаю, я редко обращал на вас внимание, но мне есть дело до вас…» Действие спектакля даже начинается как эстрадный концерт: зал еще заполняется, а с экрана уже подмигивают ангелы, и из темноты выныривает первый артист (Кирилл Искратов) и сразу же, с ходу, начинает говорить, обращаясь к публике. Режиссер добавил музыки – и получилось почти что кабаре: коробки из-под бутылок превращены в импровизированные подмостки, недалеко скучают аккордеонист с контрабасистом, возвышается стойка с микрофоном. Сознание героя дорисовало и ангелов – каких смогло – ангелов-собутыльников, мающихся с похмелья (Виталий Даушев, Евгения Родина, Илья Варанкин, Семён Иванов, Владимир Майзингер). Помятые, опухшие, с бессмысленным, расфокусированным взглядом, жадно ловящие движения героя по направлению к заветному чемоданчику, из которого льется таинственное сияние. Четыре мужчины и женщина станут и героями вагонных разговоров, а какие-то эпизоды (историю с пресловутыми графиками) разыграют сами, и один из них (Илья Варанкин) превратится в Веню, а тот ненадолго станет зрителем и будет жевать в углу бутерброд, одобрительно кивая. Рядом беспрестанно присутствует и «любимая девушка» (Елена Шевчук) – пышная, белая, роскошная, «с косою до попы» — закатывает глаза, красится, томно вздыхает, а еще – мерзким голосом объявляет остановки. Запутанное пьяное сознание будто играет само с собой: потому и ангелы - с лицами бывших товарищей по бригаде, и высокий женский голос диспетчера ассоциируется с той, что ждет в Петушках.
Каждый стакан как отдельный номер. «Немедленно выпил» — и сцена окунается в полумрак кабаре, вспыхивают неоновые ярко-розовые лампы, бросается к микрофону один из «ангелов» (Семен Иванов), и Веничка танцует вместе с ними, и его швыряет из стороны в сторону, то ли в конвульсиях танца, то ли от количества выпитого. А на экране в унисон проматываются сцены из российских фильмов, и выхваченные кадры такого же грустного, нелепого русского пьянства: герой Георгия Вицына в беспамятстве валится на руки Бывалому, идет плясать Афоня…
Темп монологического текста не рушится за счет беспрестанного движения, бесконечного разыгрывания этим помятым «ангелоподобным» ансамблем остроумных сценок, дополняющих монологи Венички – растерянного, простого, нежного к людям. Венички, который и в самом деле просто едет к любимой девушке, просто хочет привезти мальчику орехов, он так до конца не понимает, что ему не попасть в Петушки, что никто не ждет, что нет ни хереса, ни вообще — будущего нет. Его монолог – нетерпеливая и мечтательная болтовня, желание скоротать неясно-долгое время пути, заболтать собственное волнение.
Поначалу все выглядит как озорство. С экрана то подмигивают розовые пухлые амуры с картины Рафаэля Санти, то возникает идиллический пейзаж воображаемых «жасминовых» Петушков, то образ Богородицы, то снова Петушки, и зелень и небо. Тем страшнее финал, когда топот погони сливается со стуком железных колес, с пронзительным женским криком «Беги, Веничка, если можешь, беги!..», и на глазах распадается, дробится, разрезается невидимым острием образ Богородицы с младенцем на руках, многочисленные помехи рассекают, его, словно затирают кислотой.
Веня оказывается в одиночестве внезапно: бубны и кимвалы отгремели, промчались перед глазами и Курский вокзал, и трагическое бригадирство, и Пушкин с Гете, и ангелы скрылись в темноте, остался только бешеный грохот поездных колес, жестокий, неровный, опасный. И темнота обрушивается отовсюду резко, страшно: человек с шилом в руке не гонится — спокойно ждет, пока Веничка, задохнувшись, устав метаться в темноте и натыкаться на коробки, сам перед ним окажется.
Ксения Русинова - студентка театроведческого факультета СПбГАТИ, ksuta49@mail.ru.
