Ксения Ярош
XIII международный театральный фестиваль «Царь-сказка» в Великом Новгороде
«Брум» – так называется спектакль Пьетро Фенати, получивший приз тринадцатого фестиваля «Царь-сказка» (по-английски звучит ещё величественней: Kingfestival). На фестиваль в Великий Новгород приехали коллективы из Германии, Италии, Франции, Австрии, Финляндии, Латвии, России и показали, какой он разный – театр для детей и подростков.
Как говорят создатели, «Брум – это нечто, что существовало до самого слова, в нём скрыты все значения, все смыслы». По сути, праязык. Театр «Drammatico Vegetale» из итальянской Равенны именно на нём говорил со зрителями от двух лет и дальше. Капли падали на стекло, расползаясь в кляксы, а тени их на натянутой вертикально бумаге обретали цвет и жизнь. Это был театр бликов, мерцающих на солнце, но главное: перетекающих из одной метафоры в другую. Театр абстрактный и не повествовательный. Актёры (бывшие скорее художниками, перформерами) – мужчина и женщина – не произносили ни одного слова, кроме «брум». Детям дали свободу самим придумать и назвать то, что они видели. И те, завороженные метаморфозами света и цвета, наперебой предлагали собственные варианты, угадывая очертания персонажей и контуры сюжетов. Взрослые тоже угадывали, но своё: историю сотворения мира, жизнь от зачатия до рождения ребенка, пути развития искусства. В этом отказе от нарратива и поучения, в этом доверии к ребенку и есть обаяние «Брума». Путь театра, дающего детям свободу выбора и воображения, представляется самым честным. И как ни парадоксально, именно он удерживает внимание самых маленьких.
На фестиваль приехал и идеолог широко развитого на Западе направления "Baby-lab" - театр La Baracca со спектаклем «Домик», адресованным зрителю от одного года. Это не только игра отца и дочери в дом, созданный фактически из ничего, – так строят (и дом, и игру) дети, – но и поиск его в жизни. Подспудно на сцене возникает история о том, насколько тонкая граница пролегает между взрослыми и детьми. Детское и взрослое в спектакле всё время меняются местами, вплоть до того момента, как приходит время открыть дверь дома и выпустить ребенка в мир. Философское облечено в этюды – простые, но не тривиальные. Череда импровизаций, спонтанных движений на деле есть ни что иное, как четко простроенный танец и ритм. Так что можно бы даже полушутя назвать это baby-лацци с пластмассовыми трубами и помидорчиками-черри. Действие держится на редкостной органике актёров, не заигрывающих, а играющих. И играющих не перед ребенком, а с ним. В этом спектакле практически не произносится текст, как и в «Шёпоте из банки» австрийского театра Minimus Maximus, как и в «Где живет ветер?» новгородского Малого театра. «Шёпот» ближе эстетике кукольного театра, театра объекта: на ленте супермаркета оживают консервные банки и разворачивается история героической дружбы маленькой баночки томатной пасты с чужестранным кетчупом. Он спасает её от смертоносной банкодавилки, затопляя ее, вражескую машину, своей жертвенной кровью. Побежденная банкодавилка издыхает, истекая кетчупом. А «Где живет ветер» Надежды Алексеевой скорее близок представлению театра художника. В спектакле актёры-перформеры исследуют материал как стихию: полиэтилен ловит в себя ветер и его же воплощает.
В отличие от этих бессловесных постановок, в «Песочных сказках» латвийского театра кукол, наоборот, произнесенный текст генерирует действие, хотя он возникает слишком иллюстративно, как бы вторым слоем, поверх проекции песочной анимации. Но иллюстрация порою обретает драматизм, благодаря открытому приему: дети видят, как художники рисуют песком в режиме on-line, считывают их экспрессию движений и в то же время сосредоточенное отстранение, становясь и сторонними наблюдателями и соавторами изображаемых сюжетов. Таковыми они оказываются и в моноспектакле «Спасите маму» финского театра Quo Vadis, где история развивается по законам детской логики, самой алогичной на свете. Законы же обращения актрисы со словом и предметом – это свобода, хулиганство. Весь театр возникает из её костюма, шерстяного, валяного. Каждое мгновение он преображается в новую декорацию, в неожиданное место действия или персонажа, с которыми встречается героиня, – маленькую девочку, «спасающую маму из сини», что поглотила её на темно-ультрамариновой фотографии. В Хельсинки спектакль играют в юрте, построенной режиссером.
На фоне таких спектаклей, проигрывали постановки излишне дидактичные, нравоучительные, всё объясняющие и называющие. Такие, как вертепная «История одного чуда» «Творческого объединения 9» из Москвы, кончающаяся агрессивной проповедью, или «Умная собачка Соня» театра «Ангажемент» из Тюмени, в бодром тюзовском ключе пичкающая ребенка бытовыми моральками. Театр для детей и подростков требует всё-таки доверия к ребенку, честности и смелости. В этом контексте особо прозвучали на фестивале две немецкие постановки городского театра Билефельда: молодежная, неожиданно ироничная подача «Страданий юного Вертера» и взорвавший фестиваль моноспектакль актрисы Кармен Прижо «Шея жирафа» по роману Юдит Шалански. И в том и в другом случае крайне важны инсценировки, мастерски сделанные Беатой Бриден. Если в «Вертере» кое-где пафос и сантимент режиссера Каролин Штольц размывал четкую драматургическую конструкцию Бриден, то в «Шее Жирафа» постановщик Ронни Якубашик добилась предельного попадания в пьесу. Рознится и взаимодействие со зрителем. Вертер всерьез, со всей дарованной актеру Якобу Вальзеру экспрессией сражается против окружающего его ироничного мира – как на сцене, так и в зале. А Кармен Прижо в «Шее жирафа» властно манипулирует чувствами зрителя, ведя его от смеха к страху.
Тема отдельной статьи - как Прижо играет учительницу биологии с соответствующим предмету образным рядом и философией. В её речи – смешение, смещение внутреннего и внешнего монолога, сочленение диктата и исповеди. В её игре, гротескной, острой, жесткой – как бы покадровый, дробленый процесс внутреннего расслоения героини. На училку, безжалостную, брезгливую ко всем слабым особям, вызывающе одинокую, защищенную от мира сарказмом и рацио, обрушиваются эти самые слабость, жалость, любовь. Слой за слоем всё более обнажаясь, унижаясь, уязвляясь, она доводит тиранию до предела – до края ожесточения и беззащитности. Полностью саморазрушается. Это, конечно, не только «анти-дарвинистический манифест», как заявлено в программке. Здесь много больше. Дерзкий юмор, злой язык ради беспощадного среза наболевших тем: от расизма до внутренней диктатуры. Прижо играет это так, как умеют только немецкие актеры, совмещая экспрессию и остранение. У этого спектакля адресат, конечно, другой, взрослее, но и масштаб – иной.
Взрослым был адресован и новгородский спектакль Надежды Алексеевой «Вдребезги» по поэзии Серебряного века, простроенный взнервленной музыкой Татьяны Бобровой. Был и чисто музыкальный спектакль-концерт французской театральной компании Le rugissement de la libellule – путешествие одной гитары по Латинской Америке. Вообще неактёров на фестивале было, кажется, больше, чем актёров: детский театр создавали перформеры, художники, музыканты и часто впускали ребенка в пространство спектакля – играть. Ребенок тут уже переставал быть зрителем. Об этом размышляли будущие театроведы из России, Латвии, Литвы и Эстонии на лаборатории молодых критиков под руководством модератора Алексея Гончаренко, главного специалиста Кабинета театров для детей и театров кукол СТД РФ. Параллельно шли круглые столы директоров детских театральных фестивалей из Австрии, Италии, Испании, Великобритании, Армении, Китая, Франции, Швейцарии. Знакомились между собой «новые лица АССИТЕЖ». Пожалуй, именно атмосфера непрекращающегося диалога, подчас горячего спора, подчас дружного обсуждения, была главной составляющей «Царь-сказки».
Фото А. Ващило и О. Михалевой.
Ксения Ярош - студентка театроведческого факультета СПбГАТИ (курс Евгении Тропп). Участник международной творческой лаборатории "Молодая критика – театральное будущее".
