Евгения Вуль
Портрет «Коляда-театра»
Екатеринбург - технический город: на земле, поросшей камнями. Улицы в меру широкие, здания в меру низкие. Бывают пробки – новая проблема, тема разговоров, развлечение жителей. В центре города стоит старый деревянный дом. Мимо дома едут машины - не шумно, немного. Осень. Окна с кружевными наличниками. Четыре ступеньки ведут к крыльцу под треугольной крышей. "Избушка на курьих ножках". Тут два этажа. В полисаднике - накренившиеся старые стулья – без сидения, без ножки. Из окон виден маленький сквер. Он засыпан золотыми листьями, светит солнце. Невдалеке голубая церковь. На кустарниках рядом со входом в избушку ветер колышет ленточки. Каждая ленточка – загаданное желание. По улице проходят люди. Проходя про тротуару, попадают в поле театра: с одной стороны дорожку обнимает здание театра, с другой – стенды с фотокарточками в цвет осенних листьев. Для художественного освещения спектаклей используется красный и желтый софиты, и фотокарточки выглядят пришельцами из бедного провинциального театра.
Заходишь с крыльца в избушку – комнатка. Справа, через проходную, зрительские сени. Здесь окно кассы. Впереди, как взгляд упрется в стену, морда лося. Из зрительного зала, который несколькими рядами возвышается над планшетом, в открытый центральный дверной проем видим то же чучело с рогами в профиль.
Комната сцены обшита досками, неаккуратными по своей фактуре. На сцене – налево, направо, прямо – двери. Высокие, светлого дерева, в два человеческих роста, похожие на ворота. Отсутствующие кулисы. Между дверью слева и задней стенкой – окно. В него выдавали еду, когда это помещение было столовой детского сада. Пространство за центральной дверью тоже используется, как сценическое, оно декорировано. Хотя во время не-спектакля это коридор между кассами, уборной и лестницей на второй этаж к гримеркам. Пространства игровое и рабочее наслаиваются друг на друга: это организация пространства дома под театр.
«Борис Годунов»
Стук-стук царские кубки металлические – колокола церковные. Стены дощатые. Одежды: мешковина проклятая. Одежды многослойные – хлопок некрашенный, лён некрашенный. Из дыма, из подземных кузниц, из равнин заснеженных, из раскаленного ада - тени. На ногах валенки и угги, тапки из овчины с русскими, восточными орнаментами. На головах банные войлочные шапки с рогами. Звон кубков – колокольчики на шеях коров. Стадо марширует! Марш: трубы и барабаны, колокола и кубки, вилы, канистры, ритм ног. Хэээй! Левой ногой и левым плечом – раз – вместе ступают. Правой – вместе – грохот – по кругу ступают. Народ! И палками-дубинками по полу поколачивают. И эх!
В музыке проступают народные мотивы. Движение синхронное, тяжелое, экзальтированно радостное. Месят тугое тесто, фарш. Одни с рогами и вилами, другие с иконами-коврами то ли на продажу, то ли на подстилку, то ли так, богатством похвастаться. И авоськи на лицах красные-зеленые-желтые как броня-фата, и кокошники блестючие, и вилы, и топоры. Мощное бесовское ярмарочное шествие. И царь здесь, меж ними, в деловом серебряном костюме с непокрытой головой. Те же движения, но не в экстазе. И солнце всходит и заходит, всходит и заходит, всходит и заходит, и ничего не меняется. И татары и Русь с её христианско-языческими верованиями, и коммунизм с его счастливым строем, и животное начало существ, по колено живущих в земле и по локоть в крови. Азия крещеная! Эти символы складываются в рисунки и рассыпаются, как камушки в калейдоскопе. Не сплавлено, а свалено в живописную кучу. И на место всего этого приносят плаху. И разделывают курицу, потрошат голодно ножами.
«Букет»
Спектакли Коляды выкристаллизовываются из перенасыщенной окружающей среды, трудно отделимы от пространства, в котором поставлены. «Ревизор», «Землемер», «Золушка» - хранят в сценографии отпечатки старого пространства подвального помещения Краеведческого музея, где театр располагался до переезда в особнячок. Первый спектакль, рожденный в пространстве избушки, - "Букет" по одноименной драме режиссера как будто автобиографичен театру. "Мемориальный комплекс", в котором происходит действие пьесы, - это обломок истории и самого театра. Частный дом, стоящий посреди новостроек, под названием "здесь жил..." Кто этот человек, забытый писатель - в общем-то никто не знает. Он умер, история его во многом придумана, переврана, но сохранена. Но есть две мемориальные таблички "здесь жил...", "здесь работал..." Хранительница памяти Феоктиста Михайловна сдает здесь комнаты, на что и живет. Это музей и сюда водят экскурсии. Этот дом, старую развалюху, решили сбросить с корабля истории. Между тем, времена меняются, идеология меняется, речи меняются, мир обрастает знаками начала девяностых. Часть пьесы проходит в мелочных любовных и жилищных разборках между обитателями дома. Время-идеология-религия синтезированы. Явный запах конца советских времен. А герои крестятся: лоб-плечо-пупок – лоб-пупок – лоб-пупок, из рук делают рога лосиные и ото лба топырщат. На руках браслеты из расплющенных алюминиевых ложек. Носки обуви обрезанны – пальчики торчат. А у экскурсовода - главного внедрителя «правильного мышления» – модный мятно-зеленый лак на ногтях. Герои прикладываются к стенам избушки как к иконам. Кумиров свергают, но кумиры ложные и свержение их - ложное. Плюют по углам, строят алтарь из граненых стаканов и шаманят вокруг. Льется вода. Пространство это, как избушка Бабы-Яги: крутится, вертится, из неё постоянно метут сор. У старухи есть Миня. Дурак в народном смысле, юродивый, некомфортный, бескожий, несущий тихую «несъедобную» истину. О смерти здесь никто не думает. Лихо носится. Миня ходит в плюшевом костюме ящера. Как змей из русских народных сказок - недовоплощен в обычном мире и сексуально неудовлетворен. Он повесится – только шкуру сбросит. Он как та саламандра, что поддерживает огонь в очаге этой избушки. Старый многоуважаемый Лось в "Букете" – символ мощного одряхлевшего прошлого. Лось как тяжелый бюст Ленина на чердаке какой-нибудь средней школы дальнего Зауралья. Шкурка ящерки висит на оленьих рогах. Символ новой веры-власти – голова кабана. Висит анфас, рогами в зал.
Холл
Приходя в театр, зрители заполняют до отказа захламленный всякой всячиной интерьер. По периметру комнаты расставлены стулья как на детском утреннике. Их седушки покрыты кружевными салфетками или лоскутными ковриками. Приходят, садятся. А там старый пузатый телевизор с кассетным магнитофоном. Садятся, смотрят.
Вещи грудятся важно. Одним они напомнят о бабушке, живущей в домике, который долго был на окраине города. Для детей станут тропой в сказку. Одновременно в вещах здесь живут Пасха, Рождество, Хэлоуин, Тень ушедшей страны, в которую ещё многих тянет, Прошлое, Прерванная память, Живая старость, Детство, Огород, Дача, Ленин, Восток.
Стоит электрический самовар. За плату, сколько совесть позволяет, можно выпить черного чаю из граненых стаканов с сушками или печеньем.
Холл театрально обытовлен. Вещи дрейфуют от спектакля к спектаклю. Часть рабочего реквизита мимикрирует под обстановку театра. Вся эта эксклюзивная русская барахолка – просто собирательство или подарки. Кто-то сказал: "как малый ребенок тащит все, что ни найдет, в рот, так Коляда тащит все в театр, порой осознавая и радуясь, что его театр как раз и состоит из житейского мусора". Николай Владимирович избирателен. Случается, приходят люди и предлагают что-то ненужное. Некоторые вещи отправляются путешествовать дальше, некоторые оседают в театре. То же и с костюмами. Пошивочного цеха у театра нет. Часто костюмы – это вещи, приобретенные на китайском рынке, списанные в других театрах, подаренные. Как и многое из реквизита.
Театр, удивительным образом исповедует принцип 'Что Бог подал…". При этом, конечно, он вовсе не беспомощный и не прибедняющийся. Можно только удивиться открытости театра: он вырастает из среды. Вот принесли негаданно сегодня моток тюли в театр, её вытаскивают на сцену, а там репетируют "Маскарад". Актеры начинают обживать то, что им дали. И тюль устраивается на постоянное место жительства в спектакль. И вот она уже и декорация, и костюм, и украсилась множеством смыслов. А потом появятся фраки откуда-нибудь. И невольно понимаешь, что театр заманит всё и вся: что необходимо для выражения художественного вымысла обязательно появится, важно послать импульсы в пространство.
Труппа
Николай Владимирович - художественный руководитель, режиссер, драматург, завлит, актер, бухгалтер, спонсор, реквизитор в своем театре. А если понадобится, то и повар, и дворник, и грузчик. Оба помещения, которые впоследствии стали театральными зданиями, достались коллективу в "непригодном для жизни" состоянии. Строителями были сами актеры. Надо сказать, что эти ребята (средний возраст труппы - около тридцати лет) меньше всего похожи на актеров. Их тела разные, высокие и низкие, натренированные или ссутуленные, некоторые актеры в тату. Не красивые по канону, но обаятельные, живые.
Один из методов репетиции – игра с предметом. "Я им высыпаю эту груду, они играются" Да, так и есть. Кто не освоит предмет, кто не успеет найти костюмчик по размеру, тот в этой сцене не участвует. Конечно, работа в Коляде-театре – школа для актеров. Они находятся в постоянном интенсивном тренинге на человечность, жизнеустойчивость и работоспособность. Из головы актеров начисто изъят оценочный генератор «как я, актер, выгляжу». Они не боятся быть невероятно отвратительными, безумно крикливыми, ужасно размалеванными.
«Ромео и Джульетта»Сделай сам. Коляда - Солнце Русской Драматургии (как он сам себя называет) - был неудовлетворен постановками собственных пьес. И тогда он стал режиссером. Как говорит Николай Владимирович, в пьесах видели грязь, мат вылезал, актеры часто несли отсебятину, не понимая поэтики текста. Коляда начал с постановки собственных пьес. Но в умах критики режиссер все-таки здесь рождается вместе с постановкой "Ромео и Джульетты" Шекспира на сцене Свердловского театра драмы.
Спектакль можно считать зарождением стиля и языка Коляда-театра. Если вы спросите в театре, что они думают по этому поводу, там пожмут плечами и скажут: "может быть". Но по телевизору, в холле театра, показывают именно этот спектакль. Именно о нем вздыхают в книге отзывов, о нем спрашивают в интервью.
Текст урезан максимально, так же как и в более позднем спектакле по Шекспиру - "Гамлете". Поэтический объем храниться в междометиях, песенках "ла-лу-лай", взглядах и жестах нежности. Действие происходит где-то в провинциальной России. А бал - «дискач» детишек девяностых в сельском сарае. Такие не умеют говорить по-шекспировски.
Любовные жесты, теплые чувства, привязанности, нежность, рожденные в этом спектакле, Коляда хранит как искусно, крепко сделанные вещи. Они будут встречаться в последующих спектаклях, постепенно становясь магическими, шаманскими. Жесты, как крепкие, качественные сапоги, сшитые мастером на определенную ногу из качественной кожи для постоянной носки. Они будут хорошо служить, каждый раз в полной мере выражая стиль и настроение своего владельца. И при хорошем уходе они станут только ценнее. Это не грубость – сравнивать верно найденный жест актера с обувью. Предмет в театре Коляды обладает особой силой. В разных спектаклях, да и внутри одного он может нести разный смысл. Может быть вещи и используются неоднократно в разных спектаклях, например чучело кабана. Ну так что ж, ведь они настоящие, обладают историей и энергией, а значит, возрожденные из быта для второй жизни в театре, не должны использоваться единожды. Жест – столь же любимый, сильный, постоянно используемый предмет.
История умалчивает, что раньше появилось – спектакль "Клаустрафобия" по пьесе Константина Костенко или упражнение для актеров "Жестовая песня", где актеры беззвучно, артикулируя только руками, "поют" популярные песни. Возможно, это язык глухонемых, возможно выдуманный образный язык. Посыл идет напрямик, эмоционально, без всяких петляющих словесных конструкций. В «Ромео и Джульетте» появились жесты, которые не изъять из театра.
Пролог. О междоусобных войнах – интонациями добрыми, радостными, оповещающее-базарными – как благословение. Вот идут: кто-то с повязанной платком головой, женщина в средневековой шапочке, некто в мужской нижней одежде с картин северных возрожденцев с провисшей затертой тканью на заду и вытянутыми коленями, и ещё, и ещё. Надвигаются марширующей стеной на зал. В руках одна длинная доска на всех и по ножу на человека, острием воткнутым в доску. Её несут как каравай с солью для гостей. Лица «выражают ничего». Только колени одновременно вверх ходят как поршни. Звучит скрипка, завывает пила и женский голос.
Нежность – она живет в игре, без слов, в подпольном языке жестов. Мать Джульетты – представительница нормативного внешнего мира, деспот с кнутом. Не говорит, а чеканит слова. Кормилица открывает очаг внутреннего горения, обучает Джульетту языку простому, ясному и трепетному. Джульетта и Кормилица плечом к плечу сидят на полу, подошвами в зал. Две женщины в средневековых шапочках. Их заговор – тайник счастья – повторение простых жестов. Выдох плечами – спины устало горбатые. Руки на коленях по-детски.
Каждый бытовой жест Джульетты, как у ребенка, – безальтернативен. Трехлетний ребенок строит замок из кубиков, Тот самый, который сфотографируют родители. Уже много построено. Жест ребенка точный, как будто от этого зависит мироустройство, но спокойный, не напряженный. Вдохновение и расчет, и полная увлеченность. Такие же по густоте содержания жесты в этой сцене и в подобных ей. С каждым рефреном немного изменяется смысл жеста. Кормилица - на коленях таз с водой. Проверяет температуру локтем. Тепло. Опускает руки Джульетты. Джульетта из воды достает нож. Широким жестом заводит его за спину. Кормилица перехватывает нож, возвращает нож в воду таким же широким движением. Круг замкнут. Джульетта надувает губы. Кормилица грозит пальцем. Джульетта подносит палец к губам: никому не говори. Второй круг замкнут. Улыбаются. Натирают торжественно друг другу щеки и губы. Руки сложены как для игры "в колечко". К одной щеке – "засыпает милый ребенок" - к другой. А потом ладони-бинокль. Ладони куполок. Лицо протереть. Глаза раскрыть. Ладони куполом у рта. Радость!
У них есть тайный язык, который глубже и проще слов. Совершен обряд взаимопонимания. Кормилица, подобно доброй наставнице, обучает Джульетту. Она завоевывает расположение ребенка, балансируя между поощрением любопытства, баловства и строгостью. Учит девушку украшать себя. Учит женщину быть осмотрительной и глубокой. Теперь Джульетта готова к встрече с Ромео.
На балу любая возможность обрести общий язык сопровождается всенарастающим ощущением счастья. В жизни, при сближении людей, тоже набираются совместные знаковые и жестовые ритуалы. В спектакле настоящее общение только и происходит на этом языке. Они стоят на против друг друга, каждый берет жвачку в рот, а фантик прилепляет на лоб другому. Всё по-детски серьезно. Она чуть повыше его. Очаровательные и очень конкретные. Поменяться изо рта жвачкой с другим, пожалуй, более откровенно, чем поцелуй. Повторение элементарных жестов, движений, слов, подобно народным причитаниям и песням, рефренам в сказках – прием, который войдет в природу Коляда-театра после постановки "Ромео и Джульетты".
В Свердловском театре драмы были озадачены распределением ролей. Коляда выбрал Олега Ягодина и Ирину Ермолову. В задремавшем консервативном сознании ну никак не подходивших на роли Ромео и Джульетты. Ягодин не высокий, с щуплым, но натренированным телом. Гибким и, тем не менее, сутулым. Светлые рыже-русые волосы. Конопатое, бледное, будто обескровленное лицо, испещренное мимическими морщинами. Голос сиплый. Рот длинный, как будто надорванный. Тонкие губы. Жесткие скулы. Ермолова крупная и статная. Высокая. С мощным голосом. У неё большие глаза, губы, грудь, ладони, стопы. Кожа светлая и гладкая. Очень разные по фактуре и методу воздействия актеры стали премьерами Коляда-театра. В последствии, много раз работали в паре: В "Гамлете" мать и сын, в драме "Амиго" то ли возлюбленные, то ли брат и сестра, В "Ревизоре" Хлестаков и Марья Антоновна, в спектакле "Трамвай Желание" Бланш и Стенли Ковальски, есть и много других спектаклей.
Сидят на полу плечом к плечу ступнями в зал. На коленях большая книга, наверное альбом фамильных портретов. Перелистывая эти страницы, смотрят не столько альбом, сколько внутрь друг друга. В состоянии обостренного слуха. Обостренного зрения. Обостренного чутья. И радости. Под мотив "Ла-лу-лай", напеваемый но не пропетый, всё громче, громче, ярче, достают небольшой круглый цветок оригами. Выглядывают из-за него. Радуются. А затем больше. И затем совсем большой, под основанием которого они сидят, как под крышей. Радуются.
Открывают сундуки. Надевают одежды разных веков и народов. Красуются. Как маленькие девочки, которые любят примерять на себя "все лучшее" из маминого гардероба. И крутят, крутят, крутят большой глобус земли тем же жестом, что и смотрели руками книгу.
Ночь перед отъездом Ромео после свадьбы. Большая бочка, очень большая. Они в ней. Темно. В одном свитере на двоих. Слились воедино: одно тело, две руки, две головы. Джульетта позади – обнимает Ромео. И он обнимает сам себя руками родными. Она пряма. Он склонил голову чуть к плечу. Они икона. Будут метаться, но уже приняли трагический исход. В разлуке они физически подняты над землей. Ромео - на втором этаже, настиле из необработанных плоских досок, ходящих ходуном. Лицо выбелено. Джульетта забирается в корзину под потолком, заматывает её в кокон из красных веревок. Готовы к перерождению. То есть, умрут. И накроют их досками, из которых сделан пол. Засыплют конфетами и жвачками. И оттуда они всё тем же движением, как гладили книгу, будут крутить земной шар.
Труппа-2
Режиссер воспитывает своих актеров. Проживая с ними отрезок жизни, меняет их. Всё происходит на добровольно-насильственных началах. Коляда как раз тот любящий деспот, которому актер может вверить себя в руки на пожизненное воспитание. Гарантии: если хочешь работать – работа будет. Оплата: счастье, что занимаясь делом по призванию, не умрешь с голоду. Поэтому в театре Коляды только истинные по духу актёры. Не артисты, а приблудные кошки.
В театр Коляды люди попадают разные, разными дорогами заблудшие. Обладающие, в разной степени талантом, фактурой, желанием. Подбираются по духу. Живые. Это главное и для персонажей Коляды. А живое может быть корявым.
«Гоповатость» не из кого выбивать не будут. Она не является показателем необразованности. Актеры, подобно Коляде, самообразованы, к тому же сугубо избирательно. Корнями уходят в родную землю. Пьют водку и пивом запивают. Подобно трудолюбивым китайцам: в пять утра можешь лежать в канаве, а в семь отглаженный и умытый идешь на работу. Дисциплина.
Отбор на ведущие роли по принципу балетной труппы. Некоторым, по природным данным, суждено всю жизнь танцевать в кордебалете, некоторым – в четверке лебедей. Потенциальные солисты тоже проходят испытание массовкой. Но даже если по данным они тянут на премьеров, необходимо вкалывать безостановочно и безудержно. Всё в театре: семья, дом, работа, суп.
К настоящему моменту Олег Ягодин занимает все ведущие мужские роли в театре: Борис Годунов, Гамлет, Эдмунд в "Короле Лире", Лопахин, Хлестаков, Подколесин, Арбенин, а также роли в спектаклях по пьесам Коляды "Букет", "Землемер", "Амиго". Драматично-трагедийный актер. Его природа скрыта где-то между актерским типажом Виктора Авилова и Игоря Гордина. Подобно спутанным корням, выступающим из земли, во всей фигуре его проглядывают черты, которые могут испугать. Его внутреннее действие для стороннего наблюдателя теряется в светотени, он путанный и корявый, но в своей сущности являет непрерывное мощное движение к цели. Ничем не выразительная фигура, будто сухой лед, иногда, подобно воде, переходящей из твердого в жидкое состояние, становится гибкой и хлесткой. Статична роль Бориса. Фигура принимает два состояния: наблюдающего, ждущего Бориса, обладающего скрученной, как пружина, силой, прямого и бубнящего; и Бориса на людях, внешне более усталого, с накладным горбом, более распыленного и веселого, говорящего громко и размеренно. Почти недвижимый Подколесин – чудом установленная вертикально тряпка, которая периодически превращается в прыгающий мячик. Животное проступает во внешнем рисунке почти всех ролей. Принюхивается. Облизывается. Слюна – доминанта самости. Стенли Ковальски и Миня в "Букете" - фактически животные. То стелется, то наскакивает, сбрасывает и надевает шкуры и обличия. А в роли Хлестакова вообще принимает физические характеристики плесени.
«Ревизор»Три лавки-ступеньки, как в бане. Корыто с грязью на полу. Колонна деревянная от пола в потолок, слева. Калитка-забор между стеной и колонной. Калитка, потому что через неё все ходят. Забор, потому что вообще-то не открывается, а всё время падает с грохотом. Есть и «заборный» лакей, поправляет. Власть этого мирка недалека от народа - в той же грязи. Свиньи рангов не различают. Помещение размякшее, раздобревшее. Дым сыростью пахнет. Землей мокрой пахнет. Городничий - голова в тюбетейке, отдыхает-работает. И так увесисто говорит: "РевИзор". Пространство - оборотень. Это баня и церковь. Расставлены картины русских художников. Им как иконам молятся. Пол постоянно моют. Ведь известно: чисто, это когда грязь равномерно распределена. В лавки лбом стучатся, молятся. А в ушате с грязью лук зеленый растет. Пока лук растет - жизнь есть. А в сортире разговоры банные продолжаются. Процесс - сакральный, не каждого допустят. Дух спертый. Вода льется в грязь. Та матушкой-землей пахнет. Лук топчут. Корыто - оно же коврик в приемной. Чтобы зайти в помещение для избранных, нужно хоть ноги замарать. Пройдешь, пол мой, раком встань. Лук топчут - он пахнет, ладаном пахнет, молитву поют. Одежды восточные. Церковные праздничные рясы во фраки обрезаны. Баба на лавке валяется, изредка ржет нечеловечески, ноги на стене, да не сдвигаются, сама в кокошнике. Жутью пахнет.
Хлестаков - какая-то плесень, минус-существо, пустота, спокойный, как удав, и расползается насколько позволишь. А чиновники всё отползают и кормят. Кормят деньгами, страхом, ложью, подобострастием. Хлестаков – их создание. Абсолютно беспринципный, с отсутствием какой-либо оценки своих поступков, слов и самого себя. И сидит он посреди корыта с грязью, завалится на бок и чуть ли не хрюкнет от удовольствия. Пыль в глаза пускает - весь бочонок детской присыпки на себя высыпал. Прямо так наглядно. Сам белый. И вокруг кружится пыль. Чины все себе наговаривает, да и хвалится с каким-то то ли озлоблением, то ли вообще без всякого выражения, как скороговорку читает, только медленно. Глаз красный. Куклу пластиковую умоет, закопает в могилку, водичкой польет. А вот пришла невестушка вся в белом платье, пупс-переросток, на физиономии следы многолетнего отсутствия какой-либо мысли. Ему дали, а он её в корыто на четвереньки поставил и тоже умывает грязью. Ну и мамашу туда же. Они обалдели, но не сопротивляются. Темная, душная, жуткая комедия.
А в «Женитьбе» декорации - как для кондового Островского. "Женитьба" начинается с ревизии замусоленных обломков культуры: бюстики писателей, цитаты Пушкина, Гоголя, Маяковского, Есенина, Крылова и многих других, вырванные из контекста, не завершенные. Классика взасос, "зацелованная насмерть". Народ пошел гулять, народность тоже пошла гулять.
Персонажи сотканы из секундных поведенческих оценок. Настолько мелких, что даже образ их личности становится каким-то мельтешащим. Растерянность, злость, властность, мечтательность. Во всех очарование нелепости. Подколесин - ещё одно минус-существо. Насмешка над человеком. На протяжении всего действия он пытается скрыться, обмякнуть, потерять форму: в обморок сбежать. Периодически впадает в прыгучее тремоло. Окончательное решение – ужас.
Бренд
Театр Коляды частный, работающий на самоокупаемость. Он не способен иметь лицо художника-затворника. Одна из его основных задач – привлекать разного зрителя. Сюда приходят люди с разным вкусом, с разными запросами и ожиданиями. И всех надо накормить. И способность накормить разного зрителя есть показатель живучести театра. От целевой аудитории зависит эстетика спектакля.
Раз в год название театра служит ему рекламой: "Говорят, что был когда-то болван Коляда, которого принимали за бога" (Н.В. Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки). Коляда – языческий праздник, связанный с днем зимнего солнцестояния. На колядки детей ведут в этот театр, ну и не только на колядки - театр известен в городе в том числе и своими детскими спектаклями. Их любят актеры и дети. Инсценировки сказок пишет Коляда – это отдельная статья доходов. Через задание "написать сказку" проходят многие ученики-драматурги. И многие ученики-актеры выходить на сцену перед зрителем начинают в детских спектаклях.
В театре идет спектакль "Золоченые лбы" – пьеса Ярославы Пулинович по мотивам сказок Бориса Шергина. Для детей она чистая и яркая по настроению, а взрослых увлечет философская сторона сказки. Вокруг детских представлений создается атмосфера чуда: холл театра дает возможность разгуляться фантазии и уже почувствовать себя внутри декорации. При выходе из театра можно привязать на ветку куста ленточку и загадать желание, а дальше стоит "Колядаскоп". Это кабинка-домик с закрытой шторкой, перед ним табуретка. За шторкой небольшая щель через которую можно пообщаться с медвежонком (кукла-перчатка), ему можно пожаловаться, рассказать тайну или просто историю, что-то спросить, а на прощание он подарит серебряную звезду, вырезанную из конфетного фантика, которую можно принести домой, положить под подушку и загадать желание. Рядом с домиком стоит человек. Вот ты вроде бы взрослый, а все-равно спросишь: "что там?", он ответит: "загляни". А там очень, очень хороший медведь.
«Коляда», по сути, бренд: Коляда-драматург, Коляда-театр, фестиваль спектаклей по пьесам Коляды Коляда-plays, Колядаскоп-театр и Коляда-суп. Всё, к чему Николай Владимирович прикладывает руку, получает приставку в виде его фамилии. Вместо трех звонков – песенка «Пусть всегда будет солнце». А история – почти анекдот: в одном из интервью Коляда назвал себя Солнцем русской драматургии. В шутку. А потом пошло-поехало. В «шутливом» настроении Коляда может прибывать долго и жестоко. Язвительная шутка, горькая, добрая, глупая, цепляющая или шутка-катастрофа для окружающих. Факт рождает повод, и актеры предложили сделать звонки в виде песенки. А обращение к зрителю зачитывает заплетающийся в речи ребенок: «Уважаемые мамы и папы, тети и дяди! Вы пришли в театр! Пожалуйста, на время спектакля, выключите свои пейджеры и сотовые телефоны. Ваш Коляда-театр». Все это очень мило. На титульном листе сборников пьес значится вензель СРД как знак издательства. Для своих он и есть солнце – и кормит, и греет, и заставляет пробудиться, и дает шанс быть счастливым.
Коляда – создатель уральской школы драматургии и организатор конкурса драматургов "Евразия". Многие новодрамовцы выпорхнули из этого гнезда: кто учился у Коляды, кто громко прозвучал на конкурсе - Василий Сигарев, Ярослава Пулинович, Анна Богачева, Александр Архипов, Олег Богаев, Александр Югов, Анна Батурина, Михаил Дурненков, Константин Костенко, Анна Яблонская, Павел Пряжко, Константин Стешик, Николай Халезин. Коляда учит драматургов быть "текстовиками для театра". Не существует понятия «пьесы», текст не закончен, пока не поставлен. И сам по возможности их ставит. По стране и в обеих столицах эти пьесы популярны.
В 2008 году Николай Коляда поставил спектакль на сцене Екатеринбургского театра кукол. "Башмачкин" - пьеса, написанная Олегом Богаевым, продолжение гоголевской "Шинели". Акакий Акакиевич уже умерший, но привязанный к этому миру, бредит по своей шинели. Она бродит по Петербургу, зовет его и мстит всем, кто виноват в смерти хозяина. Шинель - девушка. Город – персонаж недоброжелательный, заставляющий чувствовать одиночество резко, как пронизывающий петербургский ветер. Белые простыни – снег, саван. В этом спектакле Башмачкина играл Олег Ягодин, все остальные образы были куклами, тенями, звуками. Персонажи – рваные, жеванные, скомканные кусочки материи. Они часть города, сухая белая масса. Фигуры длинные, в человеческий рост, руки – кисти актеров в белых перчатках, а тела нет – простынка висит. Шинели множились, представали то в человеческий рост, то совсем крошечными. Одинокая шинель - "Башмааачкииин" – как отзвук ветра, как потерянный ребенок много много раз звала. Тени, лица, проступающие через ткань; ящики, выдвигающиеся прямо из тела портного. Всё это напоминало скомканные в агонии простыни. И отправляет к детским страхам: угрожающе смотрящей на тебя скомканной груды тряпок. Тема духовной связи предмета и человека прослеживается и в драматическом театре Коляды. С вещью, по примеру кукольников, работают как с носителем образа, а не как с вещью, означающей саму себя.
КомедииВ репертуаре театра есть новогодний спектакль-хит "Группа Ликования". Он идет весь год, но в конце декабря для него устраивают мини театральный сезон и играют несколько вечеров подряд. Место действия – детский сад ночью, где на следующий день актриса-охранница должна играть новогоднюю ёлку. Антрепризный расклад: две влюбленные пары, обе комические, жонглируют партнерами. Спектакль-салат: с ментами на конях-палках, задушевно поющих "Выйду ночью в поле с конем", с подарками, портретами-иконами президентов нашей великой родины, протертыми от пыли, поцелованно-опплёваными; с баком картошки в холодной воде.
Спектакль "Курица" начинается с "показа мод", где дефилируют типажи провинциальных детишек девяностых. Инфантильная размалёванная сексуальность в дешевых спортивных костюмах с чупо-чупсом в надутых губках, намазанных розовым блеском. С двух сторон от груды сидячей колонны маленьких зелено-голубых одноглазых плюшевых свинок - детсадовские стульчики. Много орут. Хорошие актеры играют плохих актеров, которые играют хорошие пьесы в постановках плохих режиссеров. А вообще про людей, рутину и одиночество.
Комедии Коляды - для несчастливых женщин немножко в возрасте, лелеющих в себе сентиментальность, и включают телевизор, как только приходят домой. Герои – бедные люди, которые никогда не видели счастья, всю жизнь вращались в мелкой суете, в пошлости, обыденности и попсе. Жалкие люди, потому что они осознают всё это. Разаляписто, много танцев и блесток. Вот и получается формула Коляды: "И больно и грустно и одиноко и, вместе с тем, смешно".
Драмы
Драмы Коляды – отдохновение актерам. Тихие, глубокие. Кардинально отличающиеся по пространству от всех других спектаклей. Спектакли сумрачные и сложные. Коляда - интерпретатор и режиссер собственных драм. Он производит отбор из материала пьесы, сообщает новую структуру, иные средства выразительности. Спектакли "Землемер" и "Букет" не являются хитами, а значит не привозятся на гастроли. А местный зритель, если хочет увидеть что-то сложное и глубокое, как правило идет на Шекспира.
"Землемер" - экзистенциальная драма. За внешним фасадом жизни "на дне", грязного темного дома и его обитателей, плетутся мифы. Образ дома, подвешенного на нити электрического провода к небу. Истекающая соком береза, дарующая жизнь. Мост как переправа в смерть и стекающиеся к нему утопленницы. Библиотека, бьющая током. Люди, равные перед смертью. Мертвые птицы. Герой Алексей - выкидыш жизни. Почти сразу нам становится не важно, кем он был и как попал в этот дом на краю мира. Там, у него были социальные богатства, к которым своими желаниями-щупальцами тянутся местные обитатели. Там не было счастья. И здесь счастья не будет. Но придет осознание. Это последнее пристанище, чтобы подготовиться к долгому пути. "Тут с грязюкой перемешаешься и грязюкой станешь, землёй станешь... горе мне, меня убивает этот уровень!" Земля предстает в двойном аспекте: грязное, самое низкое, а с другой стороны земля - первооснова. Зеленый лук – витамины для бедных. "Кошка-копилка, девка-дурилка, кошка-копилка, кораблю крутилка! Разбилась копилка! Прощай, милка! Разлилось молоко! Bonne chance! Ca va! Un bijou!" – рефреном через весь спектакль слова Землемера.
Потусторонние персонажи часто ходят по подмосткам театра Коляды. Призрак отца Гамлета приводит в порядок обломки искусства – размноженные поруганные Джоконды и Незнакомки. В "Букете" в Группе унифицированных временем туристов высокий мальчик в рыжем клоунском парике разливает на стол жидкость, поджигает её, тонко хихикая. "Цветочки для умерших" – лейтмотив "Трамвая «Желание»: некто, индеец с перьями на голове с американским флагом в руках, в конце воплотится в доктора, который уведет Бланш в больницу. Землемер - проводник на пути к свободе – время, меняющее землю. Свет закончился. Электричества больше не будет. Сценическое освещение становится местным, неудобным. Почти ничего не видно. Тени, звуки. Спектакль на физическом уровне захватил зал. Землемер-рабочий, лишенный мистицизма, ходит с фонарем, засвечивая глаза. Его фигура еле угадывается за бьющим светом. Совы-вороны-собаки-ласточки мертвые. Люди уходят по одиночке. Тряпки свисают марлевые. Темно. Вода течет. Постоянно по желобу в корыто. Вода цвета редиски, марганцовкой подкрашенная.
Красота в театре Коляды - понятие двуликое и особенное. "Какая прелесть, какая гадость блестючая невозможно". Ошметок эстетики уорхоловских банок, купленных на провинциальном китайском рынке.
Постановка Коляды собственной драмы "Амиго". Захламленная квартира. Здесь спят на матрасе, и это комната, которая в мечтах героини должна стать музеем. Её продали, но, даже уехав из дома, не хотят его отпускать, мечтая о будущем, вспоминая прошлое. Жизненные захоронения на фоне огромного, во всю стену, лоскутного ковра с павлином. К тексту пьесы павлины не имеют никакого отношения. Павлины - стремление к красивому и шикарному. И наглядный аналог – пошлое и оборванное. "Мальчики-пекари" – внесценические персонажи, идеалы фантомы. А на сцене – воплощение грации, породы и сдержанности; торжественно выносят в лотках павлинов. Это маленькие игрушки, работающие от батарейки. К концу спектакля ими заполняют весь пол сцены. Они пищат, мигают красными глазами, раскладывают пластиковые хвосты с настоящими павлиньими перьями на концах. Один экземпляр бесвкусен. Но сотня мигающих в темноте игрушек – торжество поп-арта.
Фрактал масс-культурного штампа. В "Гамлете" размноженные постеры "Джоконды", "Незнакомки", "Мишек" заполняют стены. "Искусство" поглощают: целуют и трахают. "Ах картошечка картошка – пионеров идеал. Уходите на фиг мухи, уходите навсегда" – современный постмодернизм, как выражается Николай Владимирович. Китайское платье, банки китикета, ковры-иконы, бюстики писателей, павлиньи хвосты, зеленые одноглазые свинки – всё это стеклышки да камушки в калейдоскопе. Приодеть, принарядить и себя, и среду обитания. Почему красиво блестючее? Почему красиво пищащее? Привкус иронии и отчасти неизбывное ощущение России. Бедность, грязь, которые не расчищают, а прикрывают красивеньким.
«Гамлет»Другая красота – открытие глубоко стихийного, внутренного. Гамлет на кладбище собирает кости. Не человеческие - звериные. Стоя на четвереньках, выкладывает из них крест. Покачивается. Всё тело – маятник между животным желанием набросится на них, и человеческим - отодвинуться. И здесь волной, выкатывающейся из недр тела, подобно непереваренному куску человечины, вываливается монолог "Быть или не быть".
Шаманят. Строят алтари. Поют песни. Пляшут ритуальные танцы. В "Букете" герои на полу выстраивают от центра в стороны граненые стаканы кругом, а затем и сервизные тарелки. Кругом садятся, ходят, песни поют. Два мотива - шумящий и тихий. Поют. Ходят. Садятся. Вода льется сверху, с потолка в стаканы. Выпросили.
Погребение Гамлета-старшего. В центр в кучу, на могилу стаскивают банки, хлам рассыпанный. Накрывают огромной черной ванной. Коврами укутывают. Картины притаскивают. В хоровод собираются. Движение бросками по кругу приземисто-скользящее. Пунктиром – прыжки на месте, юбки плюшевые с захлестом туда-сюда брякаются. Музыка экстатическая, все набирающая темп, с песнопениями. Свет снизу. Тела схлестываются со своими тенями. Ухают. Воды вызывают. Но вода для королей. Обряд отплясали, завершили – растащили подношенье. Эта же ванна становится алтарем для принятия власти. Голый король пятки в зал топорщит. Его супруга не лишена подобострастия. Алая юбка под грудью начинается, спадает по круглому упругому животу. В руках куриные лапки. Толпа. Ритуальные танцы. Ритм – пульс. Пространство закручивают.
Массовка - странное слово для современного театра. В этом театре главные герои, не занятые непосредственно в сцене, - тоже массовка. С одной стороны это претворение в жизнь принципа "сегодня ты Гамлет, завтра – шаги за сценой", только ещё более обостренный: в этой сцене ты Гамлет, а в следующей, где тебя нет по пьесе, ты - шаги. Масса создает единый ритм спектакля, более ощутимый, чем способен создать один человек. Они же - декорации. Место действия толпа носит на себе в качестве реквизита, тряпок, атмосферы. Массовка – всегда феерия, дух спектакля. Танцуют: два прихлопа, три притопа. Не танцуют, а шаманят. Все вместе рычат, слова заменяются животными хрипами-стонами. Поют, вдыхая вместе, как хором в караоке – есть хорошие голоса, но это не важно. Важно что вместе. Ярко.
Множество, жаждущее праздника. Упоенно. Подобно животным тварям. В "Гамлете" дети царства клавдиева – звери. В "Короле Лире" свора зубастых утят. В "Борисе Годунове" - готовый биться головой об пол то с горя, то на радостях великий народ. В "Букете" - общество, меняющее принципы за день. В "Трамвае «Желание» массовка - безликое карнавальное месиво блестючих детей трущоб.
«Трамвай «Желание»Яркая сцена, и за центральной дверью монохромный провал. В нем грудятся тела, вытянутые в струну. Прыгают. Энергия секса. В венецианских масках. Пружинят. Они как поршни механизма. Пространство в разноцветной тюли. Индеец зовет своих мертвецов.
Стенли Ковальски, поляк, считающий себя американским парнем и к тому же вожаком стаи. На территорию его берлоги залетает муха Бланш, которую здесь уничтожают, посчитав её более грязной, чем окружающая среда. Она такая изнеженная поэтическая страдающая душа, похожая на воздушный зефирный торт. Её имя в исполнении Ковальски звучит отборным матерком: БЛЯНШ! Он - простой парень, «чотко» живущий по понятиям. У каждого свои манеры изворачиваться. Оба несносно омерзительны.
Компания Стенли – пролетарии, играющие в покер. Это целое представление. Они в трусах расцветки американского флага, ботинках и шляпах. Их глаза накрашены, губы бордовые. Волосы Стенли "укладывает" слюной вместо лака. Яйца свои проветривает, чтоб не сопрели: необходима профилактика. Proletarius – от латинского "производящий потомство" – т.е. гражданин, который служит государству только тем, что имеет детей. И это действие перерастает в некую гордость.
И чем больше знаков американизма, тем глубже нас макают носом в родную матушку землю, расхоженную и раздолбанную. За фасадом театра, по городу Екатеринбургу едут в маршрутах реальные парни. Развалившись на сидениях, пошире расставив ноги, они говорят по телефону. Свои понятия о чистоте. Поклонники прямоты высказываний. Настоящие мужики-гомофобы. "Просто простой человек — это самые страшные люди на самом деле".
«Король Лир»
Эта история - не про короля. Лир – старый человек, по-детски своенравный, упрямый и наивный. Покинутый.
Птичье королевство Лира. Из металлических корыт выстроен подиум. Лир, за ним дочери по старшинству, дефилируют под ликование толпы придворных. На каждой руке по утке-пищалке, высовывающей язык на кряканье. Это государство веселья и подобострастия. Самый отвязно играющий ребенок – Лир, святая простота, за ним Корделия – она самая тонкая, длиннорукая, корявая из сестёр. Огромные глаза на треугольном лице, подчеркнутом двумя пучками волос на голове. Костюмы вычурные: телесное трико, желтые чулки и мягкие тапки под ними, делающие ноги птичьими, блестящие цветные накидки, подпоясанные так, что они становятся крыльями, повязка на голове, на месте третьего глаза значок-голограмма, два пейса–дреда. На сцену выносится тазик с красным гримом. Это пурпур власти: Лир, Регана и Гонерилья пишут им на лбу имена свои, Корделия ставит там точку, что завершает её образ, делая её похожей на индианку, нарисованную в стиле аниме, и в то же время отмечая её как шельму. Краской Лир рисует себе клоунский нос. Краска – нечто животное. Носители власти в «Гамлете», «Борисе Годунове» рисуют, подобно индейцам, отличительные полосы и знаки на лице. В "Лире" краска – смерть: отпечаток на грудь - на лицо. Окончание: на стенах металлические щиты, всё в краске. Голые обескровленные тушки птичек-жителей королевства лежат в лотках-гробиках. Все в краске, кроме белой-белой Корделии и Лира, который уже даже не в сценическом костюме: в джинсах и футболке. Все равны – все умерли.
"Надо в душу себе смотреть. Выключить радио, телевизор, интернет и задуматься. Вот я ехал на поминки мамы и думал: "Как может человек умереть? Жил, жил и ничего от него не осталось". Любовь да смерть – самое главное, об этом и все пьесы. Об этом вообще все." (из интервью Николая Коляды).
Евгения Вуль - студентка 3-го курса театроведческого факультета ГИТИСа. evgenia_vul@mail.ru
