Анна Пигарева
«Парки и сады» Павла Пряжко, реж. Дмитрий Волкострелов, театр Post, Санкт-Петербург
На исходе лета в саду Фонтанного дома артисты театра Post под руководством Дмитрия Волкострелова пять дней подряд играли пьесу Павла Пряжко «Парки и сады». В сложносочиненном почти камерном спектакле, который, по замыслу режиссера, навсегда прекратил свое существование, Волкострелов продолжил эксперименты по скрещиванию театра и современного искусства, в данном случае, медиа- и видеоарта.
Четыре навеса, расставленные полукругом и оборудованные каждый двумя экранами, служат зрительным залом (на 40 человек). Сцена – пятый, замыкающий кольцо навес – почти эстрада, сколоченная для домашнего спектакля Кости Треплева (вот-вот запахнет серой), но вместо отсутствующего задника вид не на озеро, а на флигель Шереметьевского дворца. Текст Пряжко – своего рода фантазия о будущем, только с киборгами и голограммами. Впрочем, на то, что это никакая не футурология, намекает стилистика постановки, отсылающая скорее к условному советскому прошлому: вместо высокотехнологичных роботов здесь популярные в 1970-е заводные игрушки, а изображение, транслирующееся на экраны, рябит и мерцает.
Текст Пряжко – про неумолимость старости и тщетность попыток отсрочить ее, предотвратить смерть. С этой благородной целью Сергей (Иван Николаев) превращает своего отца Петра в киборга. Обретя блестящее титановое тело, Петр лишается рассудка. Все, что у него остается, – ощущение утраты, смутная тоска, что ежедневно приводит его в некий сад. В саду Петр то и дело устраивает переполох (без конца жмет на кнопку, вмонтированную в постамент поющего памятника пионеру, докучает роботам-рабочим), чем приводит в бешенство строгую девушку-смотрительницу (Алена Старостина). В наказание сыну приходится выводить отца-киборга из строя – включать в розетку. Из этих повторяющихся действий (тавтологичность – излюбленный прием Пряжко) и косноязыко рассыпающихся диалогов (общение в этом дегуманизированном мире - невозможно) и собран текст.
Стержень спектакля – видеолекция о становлении садово-паркового искусства и, одновременно, краткий курс по истории утверждения рационалистической мысли, которая в итоге и привела к новой утопии о постчеловеке – искусственном теле – киборге, который должен ознаменовать величайший триумф человеческого разума, подчинившего природу. Проблема лишь в том, что робот, как любая машина, может сломаться. Петр – то ли "заевший" механизм, то ли впавший в маразм старик – отчуждается от себя самого, оказывается «расчеловечен», и не поможет ему ни пиджак, что каждое утро он требует у сына (фраза «Где мой пиджак?» – почти чеховская бессмыслица), ни маниакальные приседания и прыжки (роботу это ни к чему), ни навязчивая идея остаться в саду, слиться с пейзажем. В спектакле он лишен телесности, уподоблен медиа-машине: актер Илья Дель направляет прикрепленный к штативу айфон то на парковые красоты, то на лица двух других исполнителей, то на экран с видеолекцией: блуждающий взгляд Петра в реальном времени передается на установленные под навесами мониторы.
Явленый посредством медиа-протезов Петр развоплощается, расщепляется и снова собирается уже в сознании зрителя, обреченного проделывать ту же операцию ежедневно, по кусочкам склеивая свою картину мира. Тоска по утраченной человеческой природе – это и тоска по некогда единому миру, по «золотому веку», райскому саду – фантомная боль не только киборга, но и человека, интегрированного в современную техногенную среду.
Запутанное в проводах тело спектакля больше всего напоминает монстра Франкенштейна, собранного из множества частей: on-line съемки, видеоарта, кусков кинохроники, самого текста, оформленного в простейшем графическом редакторе и выведенном на мониторы. Неуклюжесть, корявость постановки, будто вывернутой швами наружу, ей лишь к лицу, как и временная сцена в саду, отсылающая к давней традиции усадебных представлений.
Волкострелов, каждым новым спектаклем провоцирующий упреки в монотонности и однообразности, напоминает своего же героя. Он словно бьет тревогу: раз за разом нажимает на одну и ту же кнопку (вместо пионерского гимна должно звучать что-нибудь про новые формы), вызывая все большее раздражение критиков, задающихся вопросом Сергея: заело или бунтует? Быть может, никаких новых форм и нет, а просто дурной характер. Или же, что после «Парков и садов» кажется более вероятным, эта «поломка» – своего рода сдвиг, позволяющий лучше разглядеть то, что вокруг: провалы в коммуникации, расчеловечивание отношений и замаскированный автоматизм поступков.
Фото Юлии Люстарновой.
Анна Пигарева – студентка факультета свободных искусств и наук Санкт-Петербургского университета, anay001@mail.ru.
