Ирина Винтерле
«Дания тюрьма» Аси Волошиной, реж. Петр Шерешевский, Камерный театр Малыщицкого, Санкт-Петербург
Не космос, а воображение – последний предел. Потому что мир без границ и одновременно с самыми жесткими ограничениями из всех возможных – у нас в головах. В спектакле «Дания тюрьма» Петра Шерешевского по пьесе Аси Волошиной в Камерном театре Малыщицкого происходит изучение химии творчества: как слова обретают объем и становятся образом, как автор впускает образ в свою жизнь и разрешает ему остаться, как, в конечном итоге, не только автор влияет на созданное, но и созданное – на автора. Жанр заявлен как «театр на бумаге». Ключом, существующим в пьесе («мы – голоса одного персонажа»), открывается шкатулка-комната, где хранятся переживания разного опыта: социального, поколенческого, чувственного, сексуального.
Все, что видит зритель, происходит «в голове» девушки Ани: вокруг не тюрьма, а комната, где героиня живет приблизительно «как все»: готовит ужин и завтрак, пьет кофе, смотрит популярный сериал, листает книгу, собирается на свидание. В перерывах – подходит к клавиатуре, фиксируя прожитое, или выдуманное, или – фиксируя прожитое в выдуманном. Короткий грустный событийный ряд максимально отсечен от реальности отсылками и ремарками, но все-таки окончательно от нее не оторван. Аня приехала навестить своего отца, который сидит в тюрьме. В то же самое время Митю, который отбывает срок за наркотики, приезжает навестить мать. Аня и Митя встречаются в тюремной гостинице – «под деревом, где ждали Годо, что бы это ни значило». Аня пишет пьесу про девушку, которая приехала навестить отца в тюрьме… Было ли в реальности, то, о чем Аня пишет? Возможно. Как это было в реальности? Мы никогда не узнаем, потому что единственная доступная реальность – мир, который героиня заново создает в своем творчестве. Оно становится возможностью изжить самые сложные травмы.
«На голос» героини приходит герой, и первое время он символически держит в руках книгу, в которой всерьез интересующийся театром зритель опознает «Постдраматический театр» Ханса Тис-Лемана. Мити не существует, он создан из слов, из воображения, из необходимости Ани создать сейчас вот такого собеседника. Оттого герой Александра Худякова кажется «нездешним»: ему предстоит получить биографию и характер, он будет искренним, внимательным, ранимым, но легкая сюрреалистичная ненастоящесть останется при нем. Митя – эхо. Аня Полины Диндиенко, напротив, предельно «земная», естественная. В ее эмоциональной сдержанности, но вместе с тем желании все проговаривать, в эпизодах нежности наравне с эпизодами рациональности на грани цинизма, в рутинности ее быта точно замечены черты поколения плюс-минус тридцать.
Тот, кто хоть раз до этого бывал в КТМ, на «Дании тюрьме» как минимум теряется. Потому что – а где всё? На месте сценического пространства выстроена квартира: не обозначена декорациями, а тщательно воспроизведена художницей Надеждой Лопардиной. Рука сама собой потихоньку тянется к обоям, проверить: настоящие? Настоящие. Публика постепенно заполняет комнату, рассаживается у стен – кто где, оказываясь между столом и шкафом, спальней и кухней. Существование зрителя в пространстве квартиры приравнивает его к еще одному голосу в голове героини. Невидимый наблюдатель, несуществующий еще пока читатель текста. Зритель на бумаге.
Парадокс, но метафизическая история о творчестве сценографически реализуется через дотошно воссозданный быт. Причем такой, в котором волей-неволей узнаешь что-то своё, как будто это из твоей квартиры стащили. Или из бабушкиной – деревянный шкаф с потертостями, например. Монитор, который стоял на твоем столе в 2010-ом, еще квадратный, не Full HD. Пластиковый динозавр, мохнатый плед, надувная кровать, которая заменяла тебе нормальную в первую неделю после переезда. Найдется деталь, которая сделает квартиру немного твоей.
И это важно, потому что это мы – такие свободные и такие скованные персональными тюрьмами-Даниями, построенными непонятно из чего. Комплексы, обиды, страхи, чужие представления о том, что правильно и нет. Аня выговаривает в длинных монологах свою жизнь: вероятность найти совпадения с собственной жизнью снова зашкаливает. «Дания тюрьма» – повод заглянуть в свой личный Эльсинор, разложить там по полочкам йориковы черепа, рассадить по углам раздосадованных принцев. Последовательное течение действия дважды разбивается короткими интермедиями: Митя и Аня описывают момент, когда он или она «был/была не в тюрьме». Маленькие истории об абсолютной свободе провоцируют отыскать аналогичную точку в персональном опыте. Хорошая бы вышла игра «на откровенность»: сидеть в кругу, при свечах и за вином рассказывать друг другу, когда ты был «не в тюрьме».
Петр Шерешевский оживляет текст не разыгрыванием впрямую, а «сочинением в процессе», и акценты сочиненного мира порой отличаются от реального. Особенно это заметно на примере чувственных сцен: после разговоров о близости и единстве, которые кажутся такими важными, случается секс – предельно бытовой, нелепый, неловкий, как и вся ситуация, в которой он происходит. Но гораздо интимнее и разговоров, и самого секса оказывается момент осторожных объятий перед расставанием. Вдруг обнаруживаются тонкие и хрупкие материи, нежность, совершенно независимая ни от реальной, ни от метафизической тюрьмы. Таков мир в глазах сочиняющего.
Одновременно с исследованием процесса творчества, спектакль говорит о границах разного уровня. Прямых: тюрьма как место заключения, пусть здесь и не играют про тюрьму буквально. Семейных границах, в которых ты рос и формировался, оттуда невозможно просто так взять и безболезненно выйти. Границах, которыми наделяют тебя неизбежные жизненные травмы. Личных границах, которые волей-неволей выставляешь. О границах наоборот: в тот момент, когда герои решают заняться любовью, их основное препятствие – отсутствие двери в комнате гостиничной тюрьмы, приходится наспех прилаживать занавеску. Впрочем, понятие границ так или иначе применимо к творчеству тоже: кажется, что их нет, но рано или поздно упираешься лбом в неподатливую фразу, невыразимую мысль. Тогда приходится ставить точку и уходить.
Аня оставляет Митю – своего героя, собеседника и друга, выходя за двери комнаты-Дании-тюрьмы, и иначе быть не могло. Его задача выполнена, он воплощен в реальность до тех пределов, до которых это было возможно. А близость и нежность – что же, своего героя грешно не любить. Логика творчества требует ставить точку, придерживаться магических «трех вечеров». Из-под дерева, где ждали Годо, наконец-то кто-то ушел.
Фото Александра Коптяева
Ирина Винтерле окончила аспирантуру филологического факультета Нижегородского университета (2013). Пишет о театре в формате блога, публиковалась в нижегородских изданиях.
