Розалия Махмутова
“Иванов” Антона Чехова, Русский драматический театр Республики Башкортостан, режиссер Григорий Лифанов, художник Дмитрий Разумов
В последний раз пьеса “Иванов” Антона Чехова в Русском академическом театре РБ ставилась лишь в сороковых годах прошлого столетия. И вот, спустя годы, в непростой карантинный период чеховская классика вновь появилась на сцене театра. Эпоха пандемии позволила каждому остановиться, заглянуть внутрь себя и переосмыслить привычный ход жизни. Однако, вместе с тем, нарушилось общение, диалог с социумом, утратилась способность слышать и слушать друг друга. В такие времена именно искусство способно откликаться на духовные потребности зрителя, предлагая ему произведения, способные помочь выйти из душевного кризиса.
На афише сгорбленный, полуобнаженный Иванов в исполнении Николая Рихтера при тусклом “подвальном” освещении принял позу, напоминающую роденовского мыслителя. Полный оглушающей тоски и потусторонней отрешенности взгляд направлен в пустоту. Возникает ощущение, будто вся тяжесть мира упала на плечи героя. Как слабая надежда на исцеление свисает с шеи нательный крест. Впрочем, широкий красный крест изображен и на планшете у авансцены — он уходит дальше, в глубину. У режиссера Григория Лифанова мы могли видеть тот же кровавый крест в “Преступлении и наказании”, где Раскольников воплощал свою теорию, стоя на перекрестке собственных убеждений и устройства жизни. Герои Лифанова зачастую оказываются на перепутье, их терзают экзистенциальные вопросы о поиске собственного “я” и смысле существования. Заглядывая внутрь своей души, они теряют границу дозволенного, что и приводит их к катастрофе.
Сам Антон Павлович совсем не любил своего героя, называл его “Болвановым”. Поначалу Чехов определил жанр для пьесы как комедия, но затем исправил на драму, сделав финал оглушающе экспрессивным, усилив эмоциональный накал до предела, в котором Иванов зачитывает себе смертный приговор. После спектаклей впечатленные зрители писали драматургу о том, что пьеса не выходит у них из головы и воздействует угнетающе, критики отмечали, что в его произведении свежо выписаны живые лица и картины быта, лишенные предвзятости.
До начала спектакля и даже во время антракта слышно жалобное уханье совы, как в ночном лесу. Непроглядный мрак и в душе у главного героя. Его съедает черная меланхолия. Спектакль начинается с ключевого монолога Иванова о том, что он надорвался в середине своей жизни. Герой предстает в простом белом одеянии, будто находясь у ворот в небытие и ожидая своей очереди к чистилищу. Николай Алексеевич погружен в раздумья, сидя в полном одиночестве, “без веры, без любви, без цели”. Синий тюлевый занавес, похожий на дымку, скрывает пространство за спиной героя. Он не слышит приближающиеся шаги смерти в капюшоне с ружьем, подло направленным в затылок Иванова. Зрителей подготавливают к финальной сцене самоубийства героя. Вдруг страшный треск выстрела сменяется смехом Боркина (Рустем Гайсин), который сбрасывает мантию смерти и предстает в шелковой рубахе агрессивно красного цвета. Кроваво-алый цвет не раз появляется в сценографии: в особняке Лебедева большие окна занавешены тяжелыми бархатными шторами, создавая демоническое сочетание с черными костюмами героев. Иванов постоянно меняет свой облик, он не постоянный, сомневающийся. Вот герой улыбается, смывает водой тени тоски, ловко встает на руки, отжимается, но в сцене подготовки ко дню рождения Саши Иванов надевает черное пальто, вновь становится молчалив, задумчив. Скорбящий, полный неизъяснимой тоски взгляд направлен куда-то вверх. Для окружающего мира он всего лишь “психопат” и “нюня”.
Лаконичные декорации представляют собой особняк с потрепанными стенами, от которого веет запустением и сыростью. Омертвевший пейзаж постепенно оживает: попеременно отворяются окна, и появляются другие герои. Анна Петровна (Олеся Шибко) совершенно не похожа на больную, страдающую от туберкулеза женщину. Внешне она кажется бодра, весела, у нее есть душевные силы на попытки привлечь внимание мужа. Сарра ловко выглядывает из-за окна, звонко смеется, но в сцене рокового объяснения с Ивановым перед нами сломленная, страдающая от обмана женщина, цепляющаяся из последних сил за право жить в этом мире и быть счастливой.
Образ доктора Львова (Иван Овчинников), кажется, не раскрыт, в спектакле он не выступает как яростно отстаивающий собственную позицию “честный человек”, стремящийся уличить Иванова в негодяйстве. Евгений Константинович теряется из-за отсутствия ключевых реплик героя. Он как бы становится “человеком из-под земли”, взывающим к совести главного героя из ниоткуда.
Декорации сменяются, сцена разворачивается по кругу, затягивая Иванова в губительный водоворот жизни. Одним из привычных средств сбежать от забот, забыться, создать иллюзию бесконечного веселья для героев становится водка. Молодые люди (Михаил Веселов, Вадим Магасумов) глупо и криво ухмыляются, сидя в вальяжных позах.
Вульгарный обывательский мир походит на шумный, безвкусный балаганчик, где каждый ощущает внутреннюю пустоту и одиночество. Герои бегут от самих себя. Словно заблудившийся в густом лесу Косых (Сергей Пахомов) вслух сетует на жизнь, растерянно бегает по сцене, но не находит ни поддержки, ни отклика от окружающих. Отчаянно звучит пронзительный возглас героя: “Даже поговорить не с кем!” Вдова Марфа Бабакина (Анастасия Сидоренко) в пышном полупрозрачном платье с сияющей тканью, в перьях строит глазки дурашливому графу, который скоморошничает и балагурит.
Образ Шурочки (Дарья Филиппова) постепенно преображается. Для героя она чиста, невинна, это последний луч надежды в обывательщине. Шабельский (Олег Шумилов) дарит Саше чучело птицы со сложенными крыльями — бедное уничтоженное существо. Иванов дарит бусы — символ слез и несчастья. Девушка осыпает Иванова сладкими речами о жертвенной любви, о совместной поездке в Америку (вспоминается эвфемизм Свидригайлова, собравшегося в “вояж”). Однако Шурочка прерывается смехом, будто не веря своим словам. Саша любит не Иванова, а высокую задачу сделать его счастливым. Однако, чем больше она старается, тем ниже он падает. Саша демонически заманивает Иванова, который и не сопротивляется слепому чувству. В финале она натягивает дьявольский чулок, прихорашивается перед зеркалом в венце, становясь у руля всего действия. Шурочка властно кладет его голову на свои девичьи колени. Натура Саши как бы подобна образу пластмассовой рассады в деревянных ящичках, вокруг которых в суете бегает Зинаида Савишна (Ирина Бусыгина), чтобы ни в коем случае не пропустить ни единого слова. Можно предположить, что в будущем Саша станет такой же мелочной женщиной, пытающейся сохранить безвозвратно разлагающийся усадебный быт, предлагая никому не нужное “крыжовенное варенье”, как и её мать.
Натюрморт на письменном столе с чучелом птицы, пожухлыми цветами, стопкой книг с пыльными обложками, где размещен ветхий череп (“Бедный Йорик!”), напоминает картину Петера ван дер Виллиге “Аллегория бренности славы”. Вот только героев “Иванова” снедает бренность более масштабная, бытийная, охватывающая все сущее в окружающем их мире. Вокруг стола скучилась, паразитируя на обломках Иванова мира, разгоряченная алкоголем троица: Лебедев (Григорий Николаев), Шабельский и Боркин.
Наконец, неожиданный выстрел прерывает шум бессмысленного бала лицедеев и их угнетающее веселье. И на сцену, и в зал, и, кажется, в сердце проникает мелодия романса “Когда волнуется желтеющая нива...” на стихи Михаила Лермонтова. Сам поэт написал стихотворение, когда находился в заключении при полном одиночестве. Однако, несмотря на физическую несвободу Лермонтова, его лирический герой познает Бога среди упоительно манящих просторов родного края, образ которого обретает вселенские масштабы. Плавные, переливающиеся, постепенно нарастающие аккорды рисуют картины всех оттенков и состояний природы, сравнивая цикличность и устройство мироздания с человеческой жизнью. Для Иванова смерть является освобождением, бегством от самого себя и суетного мира. Это вознесение, дарующее ему долгожданный покой. Режиссер наделяет героя музыкальной, утонченной натурой, тлеющей в прощальной песне. По струнам меланхолии пролетает душа Иванова и смиряется, приближаясь к небесному пристанищу.
Розалия Махмутова - студентка четвертого курса кафедры теории и истории искусств театроведческого отделения Уфимского государственного института искусств имени Загира Исмагилова. rozaliya.rubyrose.59@mail.ru
