Александра Солдатова
Новые пьесы для театра
Двадцать четвёртый Фестиваль молодой драматургии «Любимовка» прошёл в Москве с 1 по 8 сентября. Его провела новая команда: критик Анна Банасюкевич, драматурги Михаил Дурненков и Евгений Казачков, режиссёр Юрий Муравицкий и арт-менеджеры Мария Крупник и Кристина Лобаева. На новом сайте фестиваля (lubimovka.ru) уже собран весь урожай этого года: пьесы конкурсной и внеконкурсной программы, плюс произведения, особо отмеченные ридерами. Всего 57 текстов из 745, пришедших на конкурс в этом году, которые вряд ли прочтёт даже самый любознательный театрал.
В огромном массиве текстов, пришедших на конкурс, эксперты умудрились не проглядеть по-настоящему талантливые работы. Внеконкурсная программа, безусловно, будет оценена без всяких подсказок. В ней новые произведения Ивана Вырыпаева, Павла Пряжко и Ярославы Пулинович, пьесы известных драматургов, начинавших свой путь с фестивальных читок (Алексея Зензинова, Юрия Клавдиева, Максима Курочкина, Ольги Мухиной), последний сценарий Алексея Балабанова и спец-проект Александра Архипова, поэтический эксперимент Андрея Родионова и Екатерины Троепольской. А вот в конкурсе всё не так очевидно.
Я бы хотела рассказать о четырех полюбившихся мне пьесах – экспериментального направления. Это мой выбор, моя селекция. Каким мог бы быть мой идеальный день «Любимовки»? Например, таким.
Андрей Стадников, «Теракты»
Так вот они жрут зефир в квартире на Теплом стане а внизу у дома бегают голодные собаки и от бомжа запах как от швейцарского сыра мне вот недавно привезли то есть у него нога отмерзла пальцы отвалились и болтаются в ботинке я смотрел это в документальном фильме про доктора Лизу бля буду реально пальцы внутри ботинка стук-стук. Туда-сюда. Они сожрали зефир и теперь занимаются сексом. Свет обязательно выключен. Они не видят друг друга они даже не потеют, они думают почему блядь после зефира такая кислятина во рту.
Андрей Стадников - не дебютант. Автор нескольких пьес, режиссёр, давний участник «Любимовки», лауреат «Евразии» и «Текстуры», обладатель премии Тома Стоппарда на международном конкурсе «Свободный театр». Читку «Терактов» делал Юрий Муравицкий. Очень торопясь и постоянно запинаясь, он сам читал сложный текст. Воспринимать это было проблематично, но впечатление всё равно осталось сильнейшее. В Европе поток сознания вместо традиционной драматургии давно стал привычным делом, но даже при всех оговорках появление русскоязычного текста, наподобие «Психоза 4.48» Сары Кейн, – событие. Стадников отказался от привычной техники и составил пьесу в основном из сверхъэмоциональных монологов. «Теракты» недаром читались с пюпитра: в ритмичном тексте своя система лейтмотивов и переплетающихся тем. Основная роль в этом полифоническом многоголосье отводится главному герою – 25 летнему разведенному молодому человеку. Всех персонажей мы слышим словно из его головы: бывшую жену, ее подругу, отца и даже президента (у последнего всего один монолог, зато самый абсурдный и документально подлинный).
«Теракты» – это истерика. Брутальная исповедь на тему, о которой не принято говорить, особенно среди мужчин. Реакцию главного героя на невозможность вечной любви можно сравнить с чувствами верующего, обнаружившего во всех храмах вместо икон черные квадраты. Стадников исследует связь веры с интимным опытом человека, исчерпаемость любви для его героя становится доказательством отсутствия Бога. Пьеса иллюстрирует процесс внутреннего саморазрушения человека, лишенного объекта веры, но обремененного непреодолимым желанием поклонения. Кроме того, «Теракты» – свидетельство «девальвации любовной лексики», смерти слова как источника духа. В отличие от высоких понятий, обозначения материального низа не устареют никогда, а поэтому мат, словно скрепы, сдерживает реальность этого текста, готового распасться на куски.
Наталья Милантьева, «Подвал»
Спортсменка. Да на самом деле, все просто. Что нужно, чтоб быть хорошей и любимой? Всегда улыбайся, смотри влюбленными глазами, но целомудренно, говори комплименты, выражай готовность на все ради нее, не ради Бога, а ради нее, и кляузничай на всех. И будешь своей.
Мать Лидия. Хи-хи-хи, на кого я только не кляузничала, и кокетничала, и комплименты… не знаю - язык подвешен и с мозгами в порядке. Только почему-то все напрасно.
Маргорина. Мать Лидия, ты уже старая и ты баба разведенная, такие у нас не котируются.
Пьесы «Шапка» Марины Крапивиной, «Рондо allegro» Ирины Гарец и «Подвал» Натальи Милантьевой посвящены лицемерию РПЦ – на передний план тему выдвинула сама реальность. В антиклерикальном «Подвале», как и в «Терактах» Стадникова, явлена новая для драматургии документальность человеческого духа: её основой становится авторский поток сознания или интимные дневниковые записи. Наталья Милантьева, например, жила при монастыре 18 лет и в пьесе описывает собственный опыт.
С точки зрения формы «Подвал» более традиционен, чем остальные произведения в этой подборке, но от режиссёра он требует особого мастерства в работе со сценическим временем. О судьбах героинь, у каждой из которых есть свой реальный прототип, говорится только вскользь в диалогах и в ремарках. Действие пьесы происходит в сыром овощном подвале, куда для разбора гнилья благочинная мать Мария сгоняет провинившихся послушниц. Все происходящее слегка напоминает крамольный роман Дидро «Монахиня». В «святом» месте притаились те же грехи, что и в миру: гнев, гордыня, блуд, злословие, зависть. Женщины пришли в обитель не с осознанным намерением посвятить себя Богу, а от безысходности. В основном это маргиналы – люди неполноценные физически и нравственно, которым больше некуда идти (на обсуждении вспоминали горьковскую пьесу «На дне» и «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи). «Подвал» взрывает до сих пор существующий в сознании миллионов миф о монастыре как об укрытии, где возможно спасение от мирских горестей и искушений. При этом текст согрет глубокой внутренней верой в Бога, которая от окружающей мерзости только разгорается.
Марина Мелексетян, «Олимпиец»
Макар. Что, сука? Круче, чем мы, да?! А я захочу, и ни фига не станешь ты олимпийским чемпионом, понял?! Теперь я тут за главного, ясно? Я решаю! Получи! Не будешь, не будешь ты олимпийским чемпионом, падла! Будешь, как все, колеса жрать, дурь хавать, потом в армию пойдешь, там тебя еще подлечат, гнида! Но не будешь ты олимпийским чемпионом! Что? Чего ты там вякнул? А?
Макар наклоняется к Мальчику. Голос Мальчика звучит через бульканье и присвист от выбитого зуба.
Мальчик. Я буду. Буду. Ты не понял. Буду, даже так. Я стану параолимпийским чемпионом.
Популярнее, чем разложение церкви, оказалась только тема распада семьи. Проблему отцов и детей сложно назвать новой, потому и пьесы «Это все она» Андрея Иванова, «Ба» Юлии Тупикиной, «Кот стыда» Таи Сапуриной, «Тлеющий человек» Александра Демченко в лучшем случае «хорошо сделаны». Но вот «Олимпиец» Марины Мелексетян неожиданно оказался сложнее, чем просто рассказ о семейных неурядицах.Первый драматургический опыт автора выполнен, что называется, «рукой поэта» (Мелексетян окончила Литературный институт имени М. Горького, семинар Евгения Рейна). Кольцевая композиция, обширные ремарки, богатые образами и поэтическими тропами, заставляют воспринимать текст как поэтизированную прозу. Между тем, это настоящая драма, все ее формальные законы соблюдены.«Олимпиец» – плод воображения типично романтического сознания, разделяющего мир на чувственно познаваемый и сверхчувственный. Между ними и происходит конфликт пьесы. Мир мёртвых сквозит в мир живых из всех щелей. Главный герой, этакий идеальный ребенок, мечтающий стать олимпийским чемпионом, постепенно вытесняется обстоятельствами из жизни, не предназначенной для таких, как он. В реальном мире мама мальчика сходит с ума (как в «Игроке в крокет» Уэллса), служба социальной защиты определяет его в токсикологическую больницу, где дети принимают наркотики, а окружающие взрослые алчны и жестоки. Зато в мире абстрактных понятий, куда постепенно перемещается герой, нежно хранятся воспоминания детства, оживают мама и бабушка, а вся семья, не ссорясь, пьет чай в родовом имении. Пьеса цепляет за живое, потому что в ней чувствуется трагическая раздвоенность сознания самого автора. По «Олимпийцу» Марины Мелексетян явно можно судить о ее собственном романтизме: реальность поэтесса описывает хуже, чем видения и призраков, а мат и вовсе звучит неловко – но, что поделать, noblesse oblige.
Валерий Печейкин, «Россия, вперед!»
Максим. Я не могу ходить в туалет и делать вид, что дерьмо выпрыгивает и залезает мне в зад. Это мерзко.
Сергей. А дерьмо, которое вылезает из зада и уносится неизвестно куда – это не мерзко?
Максим. Все это мерзко. И обсуждать это мерзко. Страна, в которой человека заставляют засовывать дерьмо в жопу и отрыгивать еду - эта страна не имеет будущего.
Сергей (радостно). Конечно! Наконец-то ты понял, что у нас нет будущего! Молодец! Да, да! (берет его за руку) Почему ты не хочешь видеть очевидного? Время действительно обернулось. Каждую ночь я ложусь в кровать, беру со стола книгу и забываю ее. На прошлой неделе я окончательно забыл Кафку. Какое счастье!
«Россия, вперед!» – одна из нескольких футурологических пьес нынешней «Любимовки» (ещё вспоминаются «Боевка» Романа Волкова, «Шапка» Марины Крапивиной и последняя сцена в «Никодимове» Александра Архипова). В отличие от всех остальных, постановка этой антиутопии практически невозможна. Сейчас вы поймете, почему.
Будущее России видится Печейкину таким: после убийства президента премьер-министр приказал повернуть время вспять. С тех пор граждане живут строго по расписанию, продиктованному самой историей. Мертвые встают из могил, молодеют и со временем... возвращаются обратно в материнское лоно. Младенцы почитаются за стариков, старики – за новорождённых. Правильное течение времени государству обеспечивают силовики-смысловики. Печейкин взял тему кризиса истории и довел до гротеска тревожную тенденцию возвращения России к «славному советскому прошлому». Ход времени показан через физиологию человека, что позволяет переварить зашкаливающий пафос пьесы. Драматург нанизывает всё новые и новые эпизоды, вызывающие, в данном случае, здоровую рвотную реакцию. В итоге создается раблезианский мир-перевертыш, от которого Михаил Бахтин, должно быть, пришел бы в абсолютный восторг. Но за буйством авторской фантазии кроется ещё и непростая философия. Окончательно время в пьесе поворачивается вспять, только когда главный герой, до последнего сопротивлявшийся происходящему, сдается. Всеобщая вера в абсурд волшебным образом позволяет ему стать реальностью. Довершает картину чудесный хэппи-энд наподобие второго финала «Трехгрошовой оперы». Страшный злодей повержен, а время вновь пошло в нужном направлении. Главный герой вновь рождается, но на этот раз под торжественные фанфары и сразу с флагом Российской Федерации в руках.
Солдатова Александра – выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова (2013), театральный обозреватель газеты «Экран и сцена», шеф-редактор информационного проекта о детском театре «Карабас», автор пьесы «3х4».
