Ирина Пекарская
«Потрясенная Татьяна» по произведениям Лаша Бугадзе и Михаила Лермонтова. Шарыповского драматический театр, Красноярский край, реж. Борис Павлович
Только я глаза закрою — предо мною ты встаешь!
Только я глаза открою — над ресницами плывешь!
(Григорий Орбелиани)
Древняя полумифическая Колхида представляется с самого детства как суровая и романтически-прекрасная страна героев и гордых дев. Непременные атрибуты Грузии – традиционная многоголосица, танцы кажущихся невесомыми мужчин и женщин, крепко перчёная кухня. Многие в первую очередь вспоминают трагикомический образ, созданный Вахтангом Кикабидзе, – Мимино. И невозможно забыть знаменитую постановку Товстоногова «Ханума», в своем Авлабаре изумительно воссоздающая колорит старого Тифлиса.
Но настоящее Грузии не так романтично. Отношения России с новой Грузией – странны и противоречивы. И на фоне реальной жизни абсурдистские минипьесы грузинского драматурга Лаша Бугадзе, принадлежащего к поколению, выросшему на драме Абуладзе «Покаяние», предстают как печально-смешные сказки для взрослых. Пьесы под общим названием «Потрясённая Татьяна», объединенные молодым ярким режиссером Борисом Павловичем в рамках одной постановки с лермонтовским поэтическим изображением Кавказа, преобразуются в драму. Набор пятиминутных миниспектаклей обнаруживает нервически-тревожное состояние героев, которые словами стараются прикрыть, как наготу, отсутствие целостности души. Восемь историй-анекдотов, взятые вместе, создают законченный образ сообщества людей, живущих в постоянном беспокойстве из-за неспособности быть, проявиться, реализоваться, и, следовательно, любить.
Постановка спектакля-притчи решена режиссеров минималистически. Никакой бутафории, кроме самых простых стульев. Артисты в черных платьях, похожих на униформу кукловодов. Геометрически ломаные жесты актеров напоминают движения марионеток. Персонажи сюжетов ассоциируются и с куклами, и с кукловодами одновременно; они зависимы от внешнего мира и понимают, что ничего в нем не значат и в то же время пытаются управлять теми, кого называют любимыми. Вся игра предельно схематична. Но лаконичная, но выразительная пластика и своеобразная интонация актеров позволяют зрителю достраивать происходящее. Специфический акцент в речи артистов, намеки на национальный стиль в одежде у женщин, «чабан» в роли «конферансье» придают грузинский шарм всему спектаклю.
«…Единственный как бог.
Безобразный как Тбилиси.
Жестокий как шут…»
(Лаша Бугадзе, «Христианский поступок»)
Светлое чувство любви. А что значит «любить»? Не рассматриваем ли мы возлюбленного как марионетку, которую будем дергать, пока та не сделает нужное нам движение? В первом сюжете, посвященном несчастному Гоги, в самом начале кажется, что его супруга о нём беспокоится. Ей нужно подтверждение, что не только она замечает в своём муже талант рассказчика. Но женщина превращается в фурию, когда чудаковатый Гоги совершает смешные ошибки. Она боится, ей стыдно казаться «неполноценной» в своих и, главное, в глазах других. И больно, и страшно видеть за абсурдным поведением жены действительный образ женщины, которая может по малейшему поводу обрушиться с бранью на мужа или ребенка. Полуистерическое состояние героев, их убогие отношения показывают то, что изобразить нельзя: страх быть не такими, как другие, нарушение связей под давлением нормы.
Следующие эпизоды «Нодар и Тамуна» и «Христианский поступок» развивают тему смены гендерных ролей. «Брутальные» женщины и нежные, женственно-пугливые мужчины вызывают смех зала, разыгрывая типичные сценки свиданий, но «наоборот», предоставив традиционно слабому полу действовать с позиции силы.
В трех из восьми историй мы наблюдаем своеобразные отношения старших и младших поколений в семье. В «Чихающем внуке» бабушка, пробуждаясь ото сна, одаряет своего внука благословениями, которые эволюционируют от пожелания «сеять добро всегда и везде» до «у подъезда встречать с автоматами в руках… этих отморозков, бабушкина ты радость!» Монолог бабушки разделяется на несколько частей, внутри которых и от «куплета» к «куплету» её благословения изменяются ритмически. Нарастает темп и громкость, напоминая «Болеро» Равеля, приводя в финале героиню к апоплексическому удару. Миниатюрная драма «Шота и Лали» начинается с легкого, игривого диалога молодых супругов, в котором они со смехом решают, кто из них должен прихорашиваться у зеркала, а кто упражняться с гантелями и чье место на кухне. Молодые люди распределяют гендерные роли, руководствуясь традицией, к которой сами достаточно равнодушны. Баланс нарушает шутка матери Шота, в которой она обвиняет невестку в убийстве. Легковерный сын падает в глубокий обморок и обе женщины не могут привести его в чувство. Эти герои больше похожи на существ, готовых принять любую форму и поверить в любую трансформацию пространства. Совершенно иные отношения демонстрирует история недоросля Бидзины, в которой тамада на празднике провоцирует ребенка обругать отца «как истинный мужчина».
Страшен трагикомический монолог Татьяны в эпизоде, давшем название всему циклу историй. Чем же эта женщина так потрясена? Героиня в шоке жалуется со всё нарастающей эмоциональностью, что «какой-то тупица Дзима там с превеликим шумом, пулями изрешеченный должен валяться, да - непогребённый, как герой, - а мой Шалва, несчастный… порядочнейший человек, тут возле меня сидеть». Горе в том, что её любимый муж жив, в этом она видит настоящую социальную несправедливость. Что это? Жизнь не соответствует стереотипам, которые закладывались в общественное мышление из поколения в поколение, веками… Ценность жизни и пропагандируемое величие смерти вводят человека в состояние хаоса. Татьяна уже не понимает изначального смысла героической смерти на поле боя, как не понимает, что такое любовь жена Гоги. Это первый эпизод, в котором война предстает как реалия и норма жизни. Во всех предыдущих историях зритель чувствовал умалчиваемый негативный фон, слышал жуткие угрозы в адрес друг друга, но в «Потрясенной Татьяне» он впервые обретает имя.
В финальном сюжете – истории Валико – герой предстает в военной форме. Война здесь уже не фон, она просто существует. Валико роет траншею и к нему подходит ангел. Ангел, с крыльями. На войне всякое бывает. «Крылатый» хочет рассказать анекдот – но жена Валико пугается. Это страх не мистический – для неё ангел, возможно, более реален, чем она сама. Зина отмахивается от него как от надоевшей птицы. Но, тем не менее, общение с ангелом – это нарушение нормы. Ведь не будешь же ты разговаривать с курицей, тебя могут принять за ненормального. Это сильнее любопытства. Но ангел всё же рассказывает людям свой анекдот, и у тех вырастают крылья. А ведь так просто – отказаться от искусственно созданных границ, которые задавили сознание и изуродовали отношения, и начать жить.
«Ты хочешь знать, что делал я
На воле? Жил…»
(Михаил Лермонтов, «Мцыри»)
Завершается цикл пьес-притч выходом всех артистов в военных шинелях с крыльями под аккомпанемент грузинского хора. Они сбрасывают шинели, звуки музыки затихают, и в полной тишине начинается иной рассказ. Печальный Демон летит над грешною землей, Ашик-Кериб влюблен в прекрасную Магуль-Мегери, несчастный беглец, выживший на поле боя, отвергнут всеми своими близкими, юный мцыри бежит из монастыря. И приходит шокирующая мысль – это та же история, о тех же самых людях. Реки, горы остались неизменны со времен Лермонтова, и все эти лирические персонажи живут в героях Бугадзе. Но люди, современные люди, так сбиты с толку, что уже не всегда понимают, где правая, а где левая сторона.
Артистам Шарыповского драматического театра – Снежанне Лобастовой, Хольгеру Мюнцгеймеру, Сергею Юнгману, Ксении Коваленко и Андрею Глебову – удалось создать грузинскую атмосферу на спектакле, перекликающуюся отчасти с нашими представлениями об этом крае. Пластически и интонационно они были деликатны и точны в своих образах. Но является ли «Потрясенная Татьяна» произведением именно о Грузии? На мой взгляд, нет. Состояние нерождённости, «абортивного мышления» характерно и для грузинского, и для российского обществ, живущих памятью о своем великом прошлом, но покорно опустившихся до местечкового уровня. На героев историй Лаша Бугадзе можно надевать любые национальные маски – они лишь придают дополнительную характерность персонажам. Но созданная Павловичем и Бугадзе притча – о нас, мечтающих о любви, но забывших – ради чего.
Пекарская Ирина Игоревна – окончила исторический факультет КГУ им. Н.А. Некрасова (2000) и аспирантуру по специальности «Социальная философия» (2009). Ведущая сайта Костромского камерного драматического театра п/р Б.И. Голодницкого (kamerniy-teatr.ru) pekarska@yandex.ru
