Две рецензии на «Ночь Гельвера» Кирилла Вытоптова на фестивале "Арт-Миграция", Новошахтинский театр драмы
В ТЦ "На Страстном" с большим успехом прошел организованный СТД РФ фестиваль "Арт-Миграция". Его целью было представить в Москве нестоличные спектакли молодых режиссеров. Каждый из шести спектаклей обсуждался на публике, причем к дискуссиями были привлечены молодые критики из разных городов России. Блог молодой критики StartUp начинает серию публикаций о спектаклях "Арт-Миграции".
1.
Ночь Гельвера - это ночь, когда Гельвера не станет. Когда та, что приняла опеку над этим нездоровым тридцатилетним полуребенком, решит, что другого выхода нет, и даст ему смертельную дозу таблеток. Это одна из историй о том, как тяжело выживать, а выжив - сохранить в себе человеческое - в те времена, когда улицу лихорадит.
Кирилл Вытоптов, молодой режиссер, выпускник ГИТИСа, поставил спектакль по пьесе польского драматурга Ингмара Вильквиста «Ночь Гельвера», действие которой разворачивается в 1930-е, на заре нацизма. В пьесе два действующих лица, как бы намеренно обезличенных, названных автором «он» и «она». Мы знаем о них очень мало. И только из резких «скачков температур» в спектакле, в неожиданных разрывах вдруг рождается, например, монолог главной героини (Олеся Агрызкова), из которого нам становится известно ее прошлое: это тяжелый рассказ о ее больном ребенке, подброшенном под ворота больницы, о муже, не простившем ей этого, и о раскаянии, о смерти, о безнадежности. Этот монолог – в центре всей драмы, в нем главный её конфликт, он даёт объяснение поступкам Карлы, приближает нас к пониманию ее судьбы. Мы понимаем, почему Гельвер оказывается под её опекой, а точнее - за что она этой опекой себя наказывает. В оценке этого откровенного рассказа раскрывается и сам Гельвер (Михаил Сопов). Останавливается его опрокинутый в пустоту взгляд; выглядывая из-за двери на сцене, он как бы начинает выглядывать из-за двери своего недуга.
Недуг обрекает его на искаженное восприятие жизни, превращает эту жизнь в болезненную игру. Условия этой игры приходится принять и Карле. И тут речь идет одновременно и о безобидной игре солдатиками (пожалуй, главный образ спектакля), и об игре человеческими жизнями, условия которой принимает Гельвер, поднимая над головой фашистский флаг и восторженно описывая каждый поступок нацистского провокатора Гильберта. Здесь видятся очертания чудовищной гримасы времени, и звучат все главные темы пьесы, в первую очередь, - о цене человеческой жизни. И в том, с каким волнением, почти давясь словами, говорит Гельвер об убийстве хозяина магазина, старика Хансена, слышится отголосок его будущей участи, его неминуемой гибели. В ровном и камерном спектакле невозможно избавиться от ощущения, что смерть звучит за каждым тактом действия.
Спектакль держит зрителя в напряжении еще благодаря образному контрапункту, выраженному в сценографии. Нана Абдрашитова создала для спектакля замкнутое пространство, сколоченное целиком из закрытых дверей. Режиссер и художник, с одной стороны, стараются не пустить улицу с ее безумием в этот дом; с другой стороны, с каждым явным ее проникновением извне в сценическое пространство мы ожидаем мощного поворота в ходе событий. В действительности же поворотных пунктов в спектакле - при пристальном взгляде - не найти. Мы видим всё, что происходит в пьесе, глазами Карлы, но актриса Олеся Агрызкова как бы немного скользит по поверхности некоторых сцен, словно боясь нажима или избытка чувств. Это играет большую роль в восприятии спектакля, возможно, именно поэтому он кажется достаточно рассудочным. Поэтому возникающие в конце спектакля трогательные, может, несколько сентиментальные моменты как-то сразу его оживляют. Очень важно, как решена сцена смерти Гильбера. Он умирает рядом со своими игрушками, застыв почти в одинаковой с ними позе. Между тем солдатики продолжают двигаться и издавать звуки, Карла берет их и кладет в коробку, где шум, который они издают, будет по-прежнему слышен и завершит звуковую партитуру спектакля. Очень выразительная, но – в контексте этого спектакля – чересчур явная метафора, которая выбивается из тонкой и деликатной интонации постановки.
Кешишева Елизавета - студентка первого курса театроведческого факультета ГИТИСа и третьего курса факультета Высшая школа телевидения МГУ им. Ломоносова. elizavetakesh@mail.ru
2.
История, рассказанная в спектакле Кирилла Вытоптова, началась раньше, чем со сцены стали слышны звуки, раньше, чем зрители увидели многочисленные двери на планшете - главный сценический образ - как будто наглухо закрывшие сценическое пространство, не оставляя щели. В спектакле создан мир, в котором герот то и дело спрашивают: «Где здесь дверь, где выход?», а вместо ответа из-под ног раздаётся глухой скрип. Ещё не началось движение на сцене, но пространство уже мерцает, говорит о боли. Прибитые к полу светлые двери, белый шкаф и небольшой стул – единственное, в чём надеешься спастись от темноты, которая окружает тебя повсюду. Но и здесь, в этой маленькой коробке-укрытии, всё заперто, всё закрыто, и нет спасения.
На сцену выходит Карла, и одновременно где-то за гранью светлого пространства начинается музыка страха, равномерный ползущий крик: «Сволочи, сволочи, сволочи, бей сволочей». Шаги актрисы медленны, она плывёт в пространстве так же ровно, как плывут режущие голоса, к которым постепенно привыкаешь, они становятся частью шагов, другим измерением тишины. На ней белый пиджак, юбка в белый горох на тёмной ткани. Всё её существо – медлительность и ласка, и одновременно – отчаяние. Она перетекает в своей ходьбе из боли в надежду, из надежды в боль, а руки танцуют в ломаном танце квадратов и линий.
Михаил Сопов, исполняющий роль Гельвера, своим появлением разрывает пространство, казавшееся светом. Он ни на одну секунду не замирает, ни на одну секунду не даёт понять нам, что он здесь, он в этом мире, он здоров. Больны его руки, неспокойные, спешащие; болен его голос, невнятный и далёкий; болен он сам. Тема тоталитаризма, агрессии нацистов, звучащая в пьесе, прячется где-то за первым планом, на который выступает слабая, ищущая поддержки хоть в ком-нибудь душа, вопрошающая: «А может, я ещё кому-нибудь нужен?» Но нет, никто никому не нужен, отвечает темнота отовсюду, и ты можешь стать только гремящей игрушкой в подступающей черноте. Пока Гельвер не знает о том, что его ждёт, он захвачен, восторжен неведанным миром, который, как ему кажется, принял его. Приказные интонации, безысходная радость, беззащитный восторг. Хочется поделиться тем, что внезапно открылось, как на празднике новых игрушек: прежде у тебя отняли что-то большое, причинили боль, а потом купили мороженое, и ты всё забыл. Но даже в этой болезненно-ребяческой игре в счастье буря становится все сильней.
Свет, заливающий сцену, на протяжении всего спектакля то тихо горит, то приглушен, то усиливается снова. Пространство затемняется, когда останавливается игра-притворство. Вместе со страданием сына – беспомощное отчаяние, желание Карлы любить. Она хочет спрятаться, но игрушечные танки, крики из темноты рушат выстроенную стену. Болезни Гельвера, кажется, невозможно противостоять. И тогда приемная мать срывается на сына, его рваные жесты передаются ей, и она мечется в танце скорби и раздражения, будто сбрасывая с себя шелуху, размахивая солдатиками, руша воздух руками: «Идиот, идиот, орангутанг, и я сама идиотка, что столько времени с таким…» В это время свет становится бледней, он больше не защищает. Но вскоре мать вспоминает, кто она, вспоминает свою призрачную любовь, освещение вновь заливает сцену, и на бессмысленные приказы Гельвера она обещает исполнять всё и в какой-то момент произносит примирительно: «Десерт будешь: клубника со сметаной?» Она обнимает его - он сжимает её до ломоты и мольбы отпустить; она лежит в ногах сына, гладя его нежно и безжизненно - он отторгает ласку, обжигается ею и обжигает сам. Мать открывается Гельверу, она тянется к нему, рассказывая историю о своей брошенной дочери, о том, как нашла и приютила его. И сын смягчается на миг, но тут же бросается обратно в одержимость. В его мир нет входа; в мире вокруг нет дверей.
Карла губит сына, оберегая от неизбежного, чтобы мир не погубил его, и ещё долго после замирания тела на полу ходит по сцене в темноте и шуме, прислушиваясь, как сгущаются разные звуки и голоса, как они становятся одним раскалывающим целым. Мать спасла сына, и он вышел из игры, но ровное гудение и ровные шаги не замолкли, они всё также гремят, не прекращаясь: камни все еще падают и бьются. И только из распахнутой двери-люка теперь рвётся наружу белый свет.
Анна Лампасова (Иваново) - студентка 1-ого курса театроведческого факультета ГИТИСа. lampasova_a@mail.ru
