Ирина Пекарская
«Ревизор» Николая Гоголя, Костромской театр драмы имени А.Н. Островского, реж. Сергей Кузьмич. Премьера: 17.03.2017
Спектакль сразу же вызвал жаркие споры в соцсетях и в театре – лучший это спектакль репертуара или он оскорбляет Гоголя, театр и, как положено, мораль и нравственность.
Сегодня есть разные традиции постановки «Ревизора». В России зрители хотят видеть так называемую «классику», но что под ней подразумевается? С традицией, некогда утверждённой в Малом театре, если верить рецензии 1935 года, спорил ещё режиссёр Манский. Театр – такая институция, которая упадёт, если не будет бежать изо всех сил.
Сам текст сегодня кажется не очень смешным, хотя вряд ли и в середине XIX столетия он вызывал прямо-таки гомерический хохот – тема взяточничества, безответственности не только болезненна, но и настолько масштабна, что многими не рассматривается как порок, требующий осуждения в театре. Поэтому, несмотря на брань в адрес городской администрации из-за плохих дорог или отсутствия медикаментов в больнице, коррупция почти не осуждается нечиновными людьми. «Если бы я оказался во власти, тоже воровал бы! Я что, дурак что ли?», - так может заявить обыватель любого уровня достатка. Что показательно, в качестве эксперимента: участники ролевых игр для взрослых мгновенно вводят в отношения коррупционные схемы, даже не осознавая их таковыми.
«Ревизор» 2017 года - не единственный в Костроме. Год назад, в мае, Камерный драматический театр также представил свою версию в постановке Станислава Голодницкого. Здесь события развиваются на фоне дореволюционной Костромы. Текст пьесы сокращен, продолжительность спектакля всего два часа. Есть вставка – аллюзия на «Вия»: когда городничий со свитой приходят в номер к Хлестакову, последний достаёт крест, мел и рисует вокруг себя круг, по периметру которого гости ходят, молятся и трясутся от ужаса. В силу особенностей камерного коллектива несколько имён исчезли из списка ролей, созданы синтетические образы персонажей, некоторые мужские образы сменили пол – частично или полностью (так, роль почтмейстера в мужском костюме исполняла актриса). Постановка гротескная, шумная, с элементами водевиля, как и все постановки этого театра, с тяготением к аффектации площадного театра. Яркие, красивые костюмы «сочинены» Борисом Голодницким. Мужские костюмы – это полуфраки-полусмокинги и полуфренчи-полусюртуки. У дам правая половина их пышных одеяний – застёгнутое наглухо старинное провинциально-мещанское платье с воротничком-стоечкой, а левая – глубоко декольтированный бальный туалет с юбками из полупрозрачной вуали с рюшами и помпонами. «Историческая» половина этих «домино» сшита из ткани, созданной по спецзаказу: на ярком фоне отпечатан крупным белым курсивом текст самой пьесы. Жаль, что эта особенность костюмов, прямо указывающих на театр в театре, никак не обыграна. На очень маленькой сцене камерного театра такой густонаселенный спектакль, когда артисты, одетые в исторические пышные костюмы, занимают всё игровое пространство, создаёт ощущение крупного плана. Городничий в исполнении Виктора Костицина соответствует характеристике Гоголя – грубоватый пожилой служака. Весомая часть текста городничего перешла его жене. Анна Андреевна в исполнении Татьяны Бондик - красивая провинциальная грубовато-вульгарная дама с фрикативным «г» и тягуче-грудными гласными. По степени погружения в дела мужа она сравнима с женой капитана Миронова из «Капитанской дочки», а по стилю управления его подчинёнными – типичная помещица, не злая, но за вихры таскать «дворню», т.е. полицмейстеров, любит. Этот «Ревизор» очень «плотный», декоративно загруженный карнавалом, но не очень смешной. Основной смысл постановки – легкомысленное отношение к своим словам и поступкам и их плачевные последствия для окружающих.
«Ревизор» Театра драмы в постановке главного режиссёра театра Сергея Кузьмича совсем другой. Ещё до начала спектакля официально-торжественным голосом звучит команда: «Прошу всех встать!» и гремит мелодия гимна «Боже, царя храни!» На предпоказе постановки большая часть публики встала, а там было немало чиновных лиц. В других случаях зрителей это «повеление» забавляет, никто не встаёт, люди озираются на реакцию соседей, посмеиваются, но при этом возникает эффект соучастия. Слияние сцены и зала происходит ещё пару раз за время спектакля. Так, почтмейстер просит прочитать письмо Хлестакова «другу Тряпичкину» одного из зрителей, выйдя в партер с микрофоном и фонариком. Здесь волнение городничего оказывается личностно-ориентированным и открытым публике.
При первой встрече с городничим (а сначала зритель знакомится с Хлестаковым, сцены в гостинице и чтение письма об «инкогнито» режиссёр поменял местами) занавес обнажает практически пустую, без декораций сцену (художник Елена Сафонова). Только массивный длинный, как для конференций, стол на черном фоне. За столом на председательском месте – городничий (Евгений Фарапонов) в современном офисном костюме. Стол вращается, с грохотом и вибрацией, один круг, второй и, наконец, останавливается перпендикулярно к залу. Музыка нагнетает обстановку: темные басовые бьющие звуки от норвежского проекта Ugress ничего хорошего не обещают. Зрители партера, сидящие на центральных местах, видят ноги городничего в квадратном обрамлении столешницы и точёных деревянных ножек. «Ничего себе, панорама!» - думает зритель в первый момент. Подходят участники заседания у городничего – смотритель училищ (Иван Поляков), судья (Игорь Гниденко) и попечитель богоугодных заведений (Андрей Москаленко). Все в серых офисных костюмах, а у судьи, хоть и берёт взятки «всего лишь» борзыми щенками, костюм самый роскошный – из ткани с шёлковым блеском. Длинноногая секретарша городничего Машка (Анастасия Краснова) в строгом костюме с мини-юбкой и в белых перчатках выходит навести последний лоск – белой тряпочкой проверяет чистоту стола. Её движения грациозны и в то же время механичны и точны. При этом в ней столько силы и властности, что невольно ищешь в ней признаки рока, демона. Начинается обсуждение проблемы – тихо, камерно, обычными голосами, как на планёрке в учреждении. Одна зрительница-бухгалтер сказала: «Как у меня на работе, точь в точь». И, глядя на эту картину, постепенно оцениваешь её смысл – вообще не важно, видны головы или нет. Да и есть ли они, эти головы, в конце концов. Они – типичные, почти типовые. При «урезанном варианте» зритель видит иное представление: ноги покачиваются, меняют положение, портфель подняли с пола – опустили, дым над столом. Жаль, что такой «театр» открывается немногим – кроме центра партера есть ещё периферия и четыре яруса классического театра. Но и панорама сверху – как театр кукол из-за громадного стола. Приглушённый свет, городничий ведёт совещание – спокойно, ровно, без спешки. Приятный баритон, напоминающий голос знаменитого Всеволода Абдулова, втягивает в воронку дел чиновников, и от этой мерной черно-серой картины возникает новая ассоциация, которая не отступает уже до конца спектакля: «Дракон», «Убить дракона».
Сцена идёт медленно, но темп её выверен, как в прелюдии Дебюсси, каждая следующая нота вступает именно тогда, когда у предыдущей наступает предел, и внимание зрителя-слушателя уже натянуто, как струна.
Так, в определённый момент появляется врач Христиан Иванович (Александр Соколов). На фоне остальных – карнавально-нарядный: в хирургических перчатках, ярком одноразовом халате и большом фартуке, как у мясника. Христиан Иванович в этой постановке приобрёл более узкую специализацию, судя по всему, он патологоанатом. И заодно – штатный экзекутор или палач. Молчаливый и по-самурайски сдержанный, как и положено человеку этой должности. В свою очередь влетает сияющий, сально-слащавый почтмейстер (Сергей Чайка), которого, очевидно, присутствующие недолюбливают, но при этом предельно вежливы. Вспомнить место почтмейстера в обществе у Стендаля (неоконченный роман «Люсьен Левен», например) – всем известно, что письма вскрываются и по долгу службы, и по зову души. Это человек, который держит всё общество «в руках». У всех могут быть проблемы, но не у него. Хакерские атаки могли бы быть, конечно, более эффективны, чем традиционная перлюстрация писем, особенно в предвыборную кампанию или в период высочайшего аудита, но кому что доступно.
Кажется, интонация постановки задана. Но нет! Она меняется неоднократно, от сцены к сцене, меняется и жанр, от драмы до фарса и клоунады и наоборот. Действие развивается не совсем линейно, каждая из сцен спектакля самодостаточна, их можно показывать по отдельности. Режиссёр ориентируется на «клиповое» мышление – большой текст перемежается с множеством маленьких, дробится. Герои постановки «примеряют» разные эпохи – в сцене с Хлестаковым в гостинице, например, чиновники стоят в боярских шубах и горлатных шапках, секретарша Машка, говорящая с сильным немецким акцентом, облачается в наряд Екатерины Великой, а Христиан Иванович выходит в кирасе. Городничий меняет свой офисный костюм на мундир первой половины XIX века, в каком и должен был бы быть этот герой во время создания пьесы. Получается всё это несколько искусственно, но посыл понятен – сюжет живёт вне времени, коррупция как оплот российского государства «меняет только костюмы».
Евгений Фарапонов артист опытный, с хорошей школой. Роль городничего – его первая роль на сцене костромского театра. Его Антон Антонович - не старый служака и мелкий вор, это современный сенатор, высокий, холёный, аристократичный, мягко-властный. Красивый баритон, смакующий интонации. При этом говорит тихо, интеллигентно. Есть ощущение свободы артиста на сцене, что поначалу делает Сквозник-Дмухановского привлекательным персонажем.
Хлестаков Дмитрия Рябова – не дурачок и не фрик, как это нередко бывает. Рябов – обаятельный, харизматичный артист, по-мужски привлекательный, крепкого телосложения, с тяжёлым, испытующим взглядом. Его роли – от Паратова до Емельяна Пугачёва. В его Хлестакове нет суеты и мелочности, даже в убогом подвале он не кажется ничтожным человечишкой. Вероятно, человек не без способностей, такой мог и карьеру сделать, но что-то не сложилось, и не придётся ему подъехать к родному поместью «эдаким чёртом». После демонстрации «гостеприимства» городничим со-товарищи, он не пьян и не утратил разум, задаёт вопросы и ответы аккуратно записывает в блокнотик.
Неожиданный момент: городничий, вероятно, в соответствии с репликой «Помилуйте, не погубите! Жена, дети маленькие…», - папаша многодетный. У него не одна дочка, а пять, и все школьницы. Возможно, они только что отгуляли последний звонок, так как сейчас в такой форме с белыми фартуками отмечают только этот школьный праздник. При этом текст пьесы практически не изменён: «дочки» разделили текст Марьи Антоновны, но чаще они дублируют реплики друг друга, произнося их с разными интонациями и действиями. Городничий оказался нежным отцом, его эмоции прорываются, когда девочки, разряженные в блестящие мини-платья, танцуют с Хлестаковым. И этот танец опять уводит к захаровскому «Дракону»: танец Эльзы, которая предназначена ящеру. И Хлестаков здесь – уверенный в себе мужчина, без излишних заискиваний, здесь он – Дракон. Городничий нервничает и раздваивается перед «честью», оказанной его дочкам, как архивариус Шарлемань. Впрочем, возможно ему, как большинству папаш, всего лишь не нравится длина их платьиц.
А после этого танца будет ещё один, но это, вероятно, уже сон или бред подуставшего Хлестакова: чиновники нацепили на себя каркасы-кринолины и «завлекают» испуганного гостя до потери сознания. Позавидовали господа городничему, который может перетянуть внимание питерского чина на своих дочек; каждый из должностных лиц готов оказаться в женской роли по отношению к Хлестакову.
Но это всего лишь сон, а вот наяву спать они улеглись в одну постель, под одно одеяло, которое растянулось от кулисы до кулисы. Фривольного здесь не больше, чем в ночном озорстве младших подростков в детском лагере. Иногда постель – это только место для сна. Или – для взятки. Взятку вручить в темноте, под одеялом сподручнее. Как только не подползали чиновные и не очень лица к Хлестакову! Доносы под одеялом с фонариком читали, а когда Хлестаков, видя вокруг только спящих, прошептал: «Покурить бы» из-под одеяла поднялся лес рук с электронными сигаретами.
Бобчинский в исполнении Татьяны Никитиной обращается со своей просьбой: «Скажите, что живёт в таком-то городе Пётр Иванович Бобчинский». Несчастный повторяет эту фразу несколько раз и доходит до истерики. В этом оказалось столько страха смерти, понимания своего несуществования! Маленькие люди, Бобчинский и Добчинский (Надежда Залесова), здесь – штатные филёры, соглядатаи, ведущие негласный сбор информации, чувствуют застой жизни и боятся умереть, так и «не случившись». Но после очередной редакции спектакля эта трагическая нота, к сожалению, исчезла.
Интрига с пятью дочерьми держит крепко. Сцена их встречи с Хлестаковым «случайно» наедине оказалась смешной. Все девицы по очереди вылетали на сцену с криками «Маменька, ты здесь?», текст повторялся один и то же, но проигрывался по-разному – от сдержанного флирта до фривольности. Сцена сватовства намеренно шла медленно, и решение представилось неожиданным. Режиссёр добавил один элемент – до встречи с «дщерями городничиевыми» Хлестакова посещали жалобщики, но жалобы теперь стали не только устными – его буквально закидали письмами. И когда он стал читать – одно, другое, третье, лицо его изменилось от потрясения или отвращения. И с этого момента он говорит безэмоционально, речитативом, но повелительно. Появляется первая дочка, начинает заигрывать с ним, а он вручает ей письмо, почитать. И её лицо вытягивается. В зале повисает осязаемая тишина.
Комедийная постановка превратилась в драму. Или в трагифарс. Страшной здесь оказывается даже сцена, поставленная в фарсовом духе. Как мы помним, Бобчинский и Добчинский – филёры, их рассказ об обнаруженном ими ревизоре был подан в виде доклада, отчёта о проделанной работе с подтверждающими версию документами. В таком контексте и в такой среде их ошибка не может остаться безнаказанной. «Общество» сначала срывает с них одежду, оставляя в кружевном исподнем, затем к ним подходит Христиан Иванович, вручает им по воздушному шарику, Машка передаёт палачу саблю городничего. «Доктор» с характерным самурайским криком в прыжке взмахивает саблей над головами несчастных, и шарики летят вверх. Бобчинский и Добчинский, взявшись за руки, идут назад и вверх, по лестницам-трапам, и вдруг начинают смеяться и корчить рожи, но всё же уходят наверх, присмиревшие. Умерли или сошли с ума – уже не столь важно. А затем погибают и дочки – после своеобразного танца, ломаные движения которого можно интерпретировать как отравление, падают замертво.
У режиссёра Сергея Кузьмича получился очень современный «Ревизор» с хорошими шутками, но «с пугающе страшным оскалом». При внимательном, порой даже гиперболизированном отношении к тексту, гоголевский городничий превратился в «крёстного отца», тайные дела которого не могут не ужаснуть. Это уже не какой-то преступник из стародавних времён, а наш современник, с которым мы можем даже быть лично знакомы и не верить в его темное настоящее, скрытое эффектом аристократичного Дориана Грея. А поскольку истинное лицо скрыто, то победить дракона, принимающего преступные правила игры, может, как и у Шварца, только сам дракон.
Ирина Пекарская - выпускница исторического факультета и аспирантуры по специальности «социальная философия» Костромского университета им. Н.А. Некрасова
