Анастасия Колесникова
Интервью с немецким режиссером, поставившим Брехта в Саратовском ТЮЗе
Театральный сезон 2012/2013 годов совпал с Годом Германии в России. Одним из последних крупных событий в рамках программы Года стала премьера «Святой Иоанны», спектакля по пьесе Бертольта Брехта в Саратовском театре юного зрителя имени Ю.П. Киселева, поставленного немецким режиссёром Андреасом Мерцем. На премьерном показе, состоявшемся в апреле, присутствовал программный директор Года Германии в России, глава культурных проектов Гетё-Института в Москве Вольф Иро. Российская школа актёрской игры и психологизм встретились с немецким постдраматическим театром и аналитической драматургией Брехта.
На сегодняшний день эта пьеса — одна из самых часто ставящихся работ Брехта в Европе (полное название пьесы «Святая Иоанна скотобоен»), но российскому зрителю она не очень известна. Пьеса рассказывает о кризисе перепроизводства и спекуляциях на рынке акций чикагских скотобоен в самом начале XX века, который привёл к безработице и крупным забастовкам рабочих. У Брехта забастовка срывается из-за сомнений одной девушки — Иоанна Дарк. Она, молодой офицер Армии спасения, пытается справиться с кризисом и уладить разногласия, обращаясь и к мясному королю Пирпонту Маулеру, и к коммунистам, возглавляющим забастовку, но из-за своего идеализма и веры в ненасильственные методы решения проблемы, проваливается.
«Святая Иоанна» в постановке Андреаса Мерца обращается не столько к вопросам экономическим, сколько к этической проблеме ответственности за свои поступки. Артисты оставлены один на один с залом на огромном, полностью открытом пространстве сцены. Художник Елена Степанова (Москва) предложила минималистическое решение: картонные, будто бы даже недоделанные домики, остов некогда роскошной гигантской люстры, неоновая вывеска «Ave Maria» и ряд старых ламп — вот и всё, из чего следует «родиться» бирже, церкви, заводам, кабинетам и городским трущобам. Режиссёр доверил актёрам свободу творить роль на глазах у зрителей, но сами зрители, озадаченные и сбитые с толку, ждут привычного погружения в уже готовый мир за четвертой стеной. В спектакле Андреаса Мерца привычные правила игры нарушены: артист неожиданно решает играть другого персонажа и переодевается, грянувшая было оперная ария резко переходит в монолог, хор из десяти с лишним человек чудом набивается в телефонную будку, или вдруг артисты вовсе уходят со сцены, чтобы решить вопросы без свидетелей, оставляя залу прямую трансляцию на экраны из-за кулис.
Андреас Мерц — молодой, но уже опытный режиссёр из Германии, раньше он работал с Франком Касторфом, Дитером Дорном и Маттиасом Лангхоффом, сейчас ставит спектакли в различных театрах Берлина и принимает участие в программах Гёте-Института. После премьеры «Святой Иоанны» я встретилась с ним на выставке саратовских театральных художников, проходившей в фойе Саратовского театра оперы и балета. Выставка большая, Андреас пытается угадать названия некоторых спектаклей по макетам и спрашивает о других: “Это пьеса Гольдони? Это действительно Ленин — с чего бы это? А это коты, правда ведь, коты? Они похожи на котов”. Андреас смеется:
- Здесь всё очень похоже. Все эти работы стараются создать на сцене завершенный мир, мир, который не сейчас, не с нами, мир мечты. Это можно увидеть и в ТЮЗе, большинство декораций к спектаклям сделаны так — здесь немножечко пыли, там немножечко грязи, но не слишком. Чтобы можно было сказать: «О, да это прямо как в жизни!». Время на сцене оторвано от настоящего момента. Многие зрители считают, что театр должен быть именно таким. Театр появился задолго до телевидения и кино. Спектакли смотрели, чтобы развлечься, и, может быть, увидеть мир, отличный от того, в котором мы живём. А затем пришёл кинематограф, пришло телевидение и с тех пор театру стало гораздо труднее, ведь теперь в кино можно сделать всё, что угодно, и намного лучше. То, что происходит в фильмах имеет более широкие возможности, производит более сильный эффект на зрителя. И зачем тогда ходить в театр? Кто-то может сказать — потому что там идут классические пьесы. Но «Гамлета» можно посмотреть и в кино. Это не причина ходить в театр. Другие ответят, что в театре ставят как раз современные пьесы. Наверное потому, что они недостаточно хороши для того, чтобы идти в кино? Это тоже не причина. Тогда можно сказать, что театр — это часть культуры. И мы ходим в театр, потому что мы «культурные люди». Но это означало бы, что театр на самом деле - музей, то, что стало нам не нужно с появлением кино и телевидения. Тоже глупо. Но вот что на самом деле отличает театр, чего больше нигде не достичь, — в театре всё происходит «вживую». И никто не сможет отобрать это у театра. Если кто-то сидит на диване и переключается с канала «Россия 1» на канал «Россия 2», это никак не влияет на передачу. Если кто-то уходит из кино в середине сеанса, это может побеспокоить тех, кто сидит рядом, но опять же никак не повлияет на сам фильм. А в театре это окажет влияние на спектакль, ведь зрители в театре — часть происходящей ситуации, они ее тоже создают и они могут ее менять. В театре зритель... «происходит», как и действие на сцене. Мне кажется, это - самый важный момент. Театр должен подчеркивать то, что мы сейчас именно в театре, а не где-то ещё.
- В этом заключается разница между постдраматическим театром и российской театральной традицией? И в чем своеобразие актёрского метода в постдраматическом театре?
- Система Станиславского, в своем широком понимании, стремится сделать актёра - ролью; чувства, которые он испытывает на сцене — это чувства, которые мог бы испытывать его персонаж. И концентрация артиста идёт в основном на роль и эту идентификацию, в результате зритель наблюдает снаружи результат проделанной актёром работы. Будто зрители смотрят на мир, который живёт сам по себе, сквозь потайное окно.
Постдраматический же театр заявляет, что на сцене — тот же день, в который идет спектакль. Пьеса разыгрывается во времени и пространстве, которое также включает в себя и зрителя. И актер, в первую очередь, всегда является самим собой. Это дает артисту очень много возможностей: ему «позволено» иметь своё мнение, менять стиль игры — он может быть предельно серьезным, а затем вдруг сделать что-то неадекватное.
Постдраматический театр на самом деле не так уж и современен, как можно подумать. Система Станиславского существовала не всегда, театр ведет свою историю от других традиций, существуют очень разные модели. Театр, которым занимаюсь я, восходит к гораздо более старинным традициям: например, к шекспировскому театру, который не интересовался слиянием актёра и роли, актёр скорее «излагал» зрителю роль. И театр Брехта тоже такой, его задачи — изложить роль зрителю, донести её и содержание пьесы до аудитории. Это значит, что концентрация идёт не на создание отдельной реальности на сцене, но на действиях актеров в мире, в котором живет зритель.
- Вы работали в Саратове с артистами, воспитанными на системе Станиславского. Объяснить эту разницу им было трудно?
- В самом начале я был удивлён: они всё время говорили о реализме и Станиславском, и о том, как им это необходимо. Им нужна была информация, которая, по их мнению, позволила бы зрителю поверить в «реалистичность» их персонажей. Занятно, потому что о каком-таком реализме речь? Ведь это просто картинка в голове. Почему, если они хотят быть «как будто бы реальными», они говорят так громко? Театру не бывать «как будто бы реальным» — ведь он должен быть театром! Реальность театра в его театральности. Если бы происходящее на сцене было реальностью, то эти семьсот человек не были бы здесь, но они здесь, и они могут и должны это услышать, увидеть, узнать.
Артистов держит то, чему их когда-то учили, и они предпочитают оставаться при своём. Но я думаю, главный вопрос: что нам делать, чтобы заставить зрителя задуматься о предмете спектакля.
- Какое влияние, по-вашему, театр должен оказывать на аудиторию? Может ли театр на самом деле изменить людей в зале? Театр Брехта нацелен на это.
- Брехт вложил очень много сил в развитие своей идеи «учебных пьес» (Lehrst?ck). Эти пьесы были написаны для актёрских трупп из рабочих. Играя в такой пьесе, человек встаёт на место кого-то другого в обществе. И благодаря возможности взглянуть на вещи с новой точки зрения, он учится понимать чужую позицию. Затем эта «учебная пьеса» должна быть сыграна, чтобы поделиться со зрителем тем, что было пережито. Но сначала именно актёры должны чему-то научиться. И если ты спрашиваешь, может ли театр кого-то изменить — то в первую очередь тех, кто им занимается, потому что они получают новый опыт. И если они действительно открывают для себя что-то новое, это отразится и на их игре. Исполнение спектакля должно представлять жизненную важность для актеров. И если этот опыт становится личным, тогда я верю в то, что и зрители в зале также это почувствуют эту важность.
- Что же тогда театр должен сказать зрителю?
- Мне кажется, что очень важный подарок для зрителя — тот факт, что всё это сделано ради него. Эти шестнадцать великолепных артистов работают на сцене для него. Если артисты действительно обращаются к залу, они дают сидящим в нём людям чувство собственной важности, люди чувствуют свою ценность. И когда зритель чувствует, что к нему действительно обращаются, тогда он прислушивается; и когда найден способ общения с залом — тогда можно начать диалог. Театр — это умение встать на чужую точку зрения. Мы все эгоисты. Предложить возможность взглянуть на другую точку зрения — уже ценно. Мы торопимся объявить, что этот человек или этот персонаж — плохой. Но я действительно верю в то, что на нашей планете нет плохих людей, есть различные интересы. Например, в пьесе Брехта «Святая Иоанна скотобоен» Маулер — это отрицательный персонаж? На этот вопрос нет простого ответа.
- Но что тогда на счёт Иоанны Дарк? Она — хорошая? Вам не кажется, что она немного эгоистична?
- Я всегда думал, что, прежде всего, Иоанна — это одинокая девочка, без семьи и родственников. И она находит идею, христианскую идею, и благодаря ей находит и место, которое может назвать домом. И затем она делает всё, чтобы защитить этот дом. Вера Иоанны в людей наивна, но на самом деле она права: если бы только каждый стал вести себя по-другому, мир стал бы лучше. Говорить: я права, а ты нет — конечно, эгоистично. Но она не считает себя важнее других. И в этом разница. Маулер — хочет вести себя как отец, который заботится об обществе. Он берет на себя ответственность и говорит — я пойду на биржу, преподам урок всем плохим людям за их плохие поступки и возьму власть в свои руки. Иоанна не соглашается, она говорит, что все люди равны, — это куда более идеалистический подход. Как Иисус Христос, Иоанна готова пожертвовать собой. Но люди, ради которых она готова на жертвы, её не принимают. Они сомневаются в ней, называют чужой, незначительной, и рассуждают о том, позволить ей помогать им или нет. Её идеализм встречается с реальностью, а она сама встречается с потребностями собственного тела. Она не Христос. Она недостаточно сильна, потому что она человек. Нужно понимать, что «Святая Иоанна» — это название пьесы не потому, что она святая, но потому что это образ, который раздули из неё. Сама она просто обычная девушка, у которой была идея.
- Могут ли люди сегодня последовать за своей идеей, как это сделала Иоанна? Пожертвовать собой ради идеи — сегодня это уже чересчур или нет?
- Люди до сих пор жертвуют собой ради странных идей, взять, к примеру, религиозный фундаментализм и так далее. Но это уже не модно, это не в нашей картине мире, потому что идеальная модель нашей жизни очень эгоистична. Все мы одиноки. Зачем мне заботиться о других? Они просто проблема на пути к тому, что мне нужно. Редко сейчас кто-то заявляет, что у него есть идея, которая больше его самого. Эра «идей, что превыше личности» закончилась, мне кажется, с падением коммунизма.
- Но разве не был наш мир лучше, когда люди, подобные Иоанне, были ещё «модными»?
- Я думаю, совершенно не важно, был или нет — нам нужно разбираться с той ситуацией, которая сложилась сейчас. Мы оказываемся в ситуации постоянных конфликтов, и сказать, кто на твоей стороне, очень тяжело. Людям этого не хватает. И в пьесе можно увидеть, что если мы действительно хотим что-то изменить, нам должны сказать: это плохо, нужно это менять. Вопрос в том, почему мы не начинаем с себя? Ответ прост: если я начну вести себя «иначе», то, боюсь, остальные просто станут этим пользоваться. И так никто не начинает. Это недоверие и есть, на самом деле, проблема.
- Пьеса «Святая Иоанна скотобоен» для России сегодня актуальна?
- Экономические вопросы для России не так интересны, потому что спекуляции и коррупция здесь не настолько в центре внимания, как в Европе сейчас. Но я считаю, что для современной России у пьесы есть огромная ценность — вопрос о личной ответственности, который в ней задается.
Помощь в подготовке материала оказала Екатерина Райкова-Мерц.
Фотографии Андрея Лапшина и Алины Белоусовой
Анастасия Колесникова - драматург, выпускница курса "Театральная драматургия" под руководством Наталии Скороход в СПбГАТИ (2013), переводчик, работает в литературно-рекламном отделе и пресс-службе Саратовского ТЮЗа им. Ю.П. Киселева. kolesnikova.nastya@gmail.com
