Римма Романенко
"Дыши свободно. Бессоница", проект артистов Томского ТЮЗа
Внутри репертуара кислорода нет. В Томске агонизирует театр: летом Томский театр драмы покинул главный режиссер Александр Огарёв, за пару лет художественного руководства своими постановками ожививший уныло-старомодный репертуар главного театра города, вслед за ним, как это обычно бывает, ушли молодые, интересные и востребованные артисты. Томский театр юного зрителя уже давно выживает без главрежа, приглашая разношёрстных режиссеров для постановки отдельных спектаклей, и часто получая средненькие несмешные комедии или спектакли по произведениям школьной программы. Есть, конечно, Театр куклы и актера имени Р. Виндермана «Скоморох», вот уже много лет стабильно поддерживающий заданную высокую планку, - в этом году спектакль «Скомороха» вновь заявлен в нескольких номинациях «Золотой Маски» ("Сказка о рыбаке и рыбке" Сергея Иванникова), но этот театр стоит особняком; руководство театра знает свою аудиторию – дети и подростки, целенаправленно работает с ней, вечерний репертуар театра состоит из четырех-пяти спектаклей, которые также ориентированы на семейный просмотр. В целом же, репертуар для взрослой аудитории театров пылен, душен.
Но как сказал классик русского рока: «рок-н-ролл мертв, а я еще нет». Явления отмирают, личности остаются. В Томском ТЮЗе остаются еще артисты, заставшие уничтоженный местными чиновниками от культуры ТеатрНОВОГОзрителя, – проект, в рамках которого классический ТЮЗ должен был пройти перезагрузку, стать современной, нацеленной на молодежь, с лёгкостью включающуюся и принимающую эксперимент, площадкой. Такие артисты задумали и воплощают свой авторский проект – «Дыши свободно», проект, имеющий целью хотя бы раз в сезон представить томской публике новую драму незнакомыми театральными средствами в непривычных театральных пространствах. Первые две части проекта оказались очень успешными, востребованными зрителем, и теперь уже можно надеяться, что разовый эксперимент перерос в нечто большее, в настоящее событие культурной жизни города.
Каждая часть объединена одной идеей: часть первая «Адаптация», нацеленная на перестройку сознания, введение в новую театральную среду; часть вторая – «Арт Вакцинация», в ходе которой публике ставили прививки от театральной бездарности, прививали вкус и разборчивость. На этот раз в ТЮЗе «бессонничали»: в тёмных залах театра бродили неспящие в ночных рубашках и колпаках, неся в руках свечи. Трагично, траурно, мрачно. Не бессонница – вынужденное бдение. Слишком навязанная тишина – будто всех пришедших принуждают надеть скорбные маски у постели умирающего. Атмосфера прощания, не бессонницы. Но возможно, в этом своеобразный «чёрный юмор»: бессонница на поверку оказалась вынужденным бодрствованием у смертного одра, тогда как представленные пьесы – «Убийца» Александра Молчанова, вырыпаевский «Июль» - исповедь маньяка, «Декамерон», действие которого разворачивается во время эпидемии чумы, – обратились в итоге чем-то мало связанным со смертью. Общая тема – всё есть не то, чем кажется; слово – только формула, только ритуал, за которым шлейф невысказанного.
Первым был эскиз, скорее, читка пьесы Александра Молчанова «Убийца», оформленная Дмитрием Гомзяковым. Перевернутый малый зал театра: зрители рассаживаются там, где обыкновенно располагается сцена, артисты – Кирилл Фриц, Ольга Райх, Владимир Хворонов и Елена Ильина – на ступенях амфитеатра. Читают пьесу. Просто читают. Очень просто. Слишком просто. Просто до пустоты.
Даже и сказать не о чем, настолько всё однослойно и без потаённых смыслов. История 19-летнего мальчика, проигравшегося в карты и не сумевшего расплатиться с долгами. Взамен ему предлагается разыскать другого должника, получить с него всю сумму либо, в случае отказа, убить. И всё у мальчика складывается самым щадящим психику образом, как-то «само собой», в чем он усматривает божественное провидение и великое свое предназначение. Мальчик, он не желает знать, что всё принимаемое им за божий дар, на самом деле оказывается поступками окружающих его взрослых людей. Его поступки – проигрыш в карты (банальное «очко» или, как его по-пацански называют в пьесе, «сека»), поездка к матери за деньгами, разыгрывание глупого спектакля с представлением случайной попутчицы своей невестой, умение не быть побитым более развитыми самцами. Это всё, на что он способен. Инфантилизм в крайней степени. И всё же он - романтический герой.
Всё, что он по своей простоте (которая, как известно, хуже воровства) наворотил, вынуждены разгребать старшие – мать, выплачивающая за него долги; родители того парня, которого должен был пырнуть ножом «лирический герой», продавшие мотоцикл, чтобы также рассчитаться с долгами сына; даже Оксана – девушка «кредитора» Секи, отправленная соглядатаем, и деньги выпрашивает, и полученный долг в сохранности довозит, да даже примитивно – попутку на дороге ловит, пока главный герой «трогательно» вспоминает детские игры «в ножички».
Приторно сладкая «трогательность», примитивные размышления о Боге, смысле жизни, предназначении, судьбе. Постоянные мысли о своей смерти, после которой, конечно же, все будут жалеть, что не ценили его, такого глубокого и страдающего, при жизни. Трогательно для ребенка, но глупо и пошло для почти 20-тилетнего мужчины. В финале герой совершает поступок – в последний момент снимает с уходящего в неизвестном направлении автобуса любимую девушку. Как в кино. В очень плохом кино для домохозяек. Сидят потом рядышком, музыку слушают, титров из-за горизонта ждут.
А далее случается «Июль». Пьеса Ивана Вырыпаева, исполненная дуэтом Натальи Гитлиц и Марии Мироновой под управлением Ольги Райх в пространстве под сценой. Концертное исполнение для голоса и фортепиано. По радио. Тесная студия звукозаписи. Приглашенная профессиональная актриса начитывает аудиокнигу. Она предупреждена – текст полон нецензурной лексики, сцен жестокости, убийств с расчленением и каннибализмом, но она – профи, она умеет отстраняться, это её работа – превращать буквы в звуки. И она строга и прекрасна. Её речь – речь концертмейстера, поставленным голосом с высоты всех семи позвонков вытянутой шеи объявляющего очередной этюд, симфонию, кантату. Она научена произносить слово из трех букв так, будто это фамилия великого китайского композитора. И смешон здесь только ты, если не знаешь "классики".
Читает, будто рассказывает сказку маленьким радиослушателям. И не было бы ничего более унылого и монотонного, если бы сохранялась эмоция, если бы шутка затянулась до финала пьесы. Но невозможно. Потому что в слове – магия, в слове – ритуал. Заклятья и проклятья – в словах. Сочетания звуков – код, шифр, комбинация. Участки мозга – клавиши, на которые давят звуки-пальцы, слово – аккорд, фраза – мотив.
В третьей части на большой сцене представлена «открытая репетиция» спектакля «Декамерон» в постановке Владимира Бутакова по мотивам произведения Боккаччо. Чем глубже врастает в сознание спектакль Бутакова, тем чаще приходят на ум именно слова о несвоевременности, о преждевременности постановки. О преждевременности аллюзий, о несовременности проведенных параллелей.
Проведенныё автором спектакля параллели между чумой, собиравшей человеческие жертвы по всей Европе, и современными информационными технологиями, электронными гаджетами, всемирными цифровыми сетями, поглощающими жителя современности, через образ Жнеца – это два пика, между которыми должно скользить сознание при просмотре «Декамерона».
Сознание скатывается со скоростью с одного смыслового пика и по дуге должно взлетать на другой. Должно. А не получается. Потому что спуск не переходит в подъем. Слишком не соразмерные величины – не равна физическая смерть утере чувства реальности, не соприкасаются фигуры Джованни Боккаччо и Стива Джобса. Сознание, поднятое сюжетом, словами писателя эпохи Раннего Возрождения, на вершину размышлений о том, что дозволяет человеческой душе Смерть, отменяет ли она известную мораль и нравственность или, напротив, задает им весомость, натыкаясь в спектакле на видеоролик с интервью гуру современных технологий, неизбежно падает с пиковой точки, летит куда-то вниз, медленнее, медленнее, и замирает. Как ребенок, скатившийся с горы, - понимает, что всё уже завершилось, удовольствие осталось позади, весь смысл был в самом скатывании с горки. Две смысловые «горы» в постановке слишком далеки друг от друга, не соприкасаются в нижних точках, не образуют единой дуги.
В постановке, пожалуй, лучшая идея режиссера – Жнец, в момент смерти персонажа надевающий на глаза артисту или артистке массивные очки виртуальной реальности, как символ ухода из этого мира в иной – цифровой, вероятно, более яркий, более покладистый, более индивидуальный, мир, готовый существовать только для тебя. Очень красивое визуальное решение (впрочем, фигура Жнеца в исполнении Антона Черных и есть воплощение тёмной красоты спектакля), с правильным посылом, с правильной интонацией, мягко подталкивающей сознание к любопытству – а что же там, в той реальности, что в тех очках? Может, и нет там ничего, и очки, намертво охватывающие голову, только лишают человека возможности быть здесь, видеть этот мир, разрывают непроницаемой чернотой световые нити, связывающие сознание с внешним миром, лишают зрачки способности отражать.
Нет в нас ощущения конечности, бесповоротности, невозможности возвращения после ухода в виртуальную реальность. Нет боязни не снять очки. Смерть – это навсегда, без права отменить, изменить, исправить. Смерть – это всегда категорично, всегда окончательно и от того с невыносимой болью от осознания собственного бессилия. Погружение в гаджеты, запутывание в цифровых сетях, стирание границ между реальным и нереальным такого чувства не вызывает. Оно ощущается как обратимое, поправимое, подвластное воле. Может быть, только пока. Как, возможно, когда-то, в пещерные времена воспринималась и физическая смерть – об этом говорят все мифы и легенды, в Аид можно было спуститься и в исключительных случаях вернуться. И как знать, может, через много-много лет, когда медицина или робототехника обеспечат человеку вечную телесную жизнь, уход в виртуальный мир заменит смерть физическую, превратится в форматирование диска сознания, после которого невозможно восстановление файлов личности.
Самым ярким образом высвечивает несоразмерность сцена разговора Памфило (Владимир Хворонов) с Дионео (Олег Стрелец), в которой переплетены новелла Боккаччо о пользующих крестьянку католических монахах и журналистский репортаж о скандальной постановке Тимофея Кулябина «Тангейзер». Параллели очевидны – хорошие иллюстрации к лицемерию духовенства (или сочувствующих лиц), к религиозности как ширме для бездуховности что тогда, что сейчас, о неистребимости тартюфов. Но плохо. Топорно сделано. Переходы, связи слишком поверхностны, нет соприкосновения на уровне ощущений. Косноязычие, с которым озвучен текст классического произведения, со всеми его «ну», «там», «вся такая», «чпокаются», никак не уравнивает сюжет о двуличных священниках с новостью об очередном скандале о посягательстве на свободу художника, рассказанной безэмоционально, исключительно в информационных целях. Лучше режиссера, кажется, это чувствуют сами исполнители, потому и застревают гоп-слова в горле у Владимира Хворонова, потому и скатывается в кривляние Олег Стрелец.
Как-то неловко ощущают себя в спектакле и другие исполнители. И каждый пытается приспособить своего персонажа, наполнить его самостоятельно, коль уж этим не озадачивается режиссер, с головой ушедший в видеоарт. Получается странно, хоть и закономерно: артисты, существующие на сцене отстраненно, без видимого взаимодействия с партнёрами, - приживаются в спектакле лучше. Удивительно красива Ольга Никитина, царственна, благосклонно позволяющая нам думать, что ей уже двадцать восемь. Демонически хороша Светлана Гарбар – невероятная смесь силы и боли. Игорь Савиных – оживший карточный Джокер, королевский Шут.
Другие – Мария Суворова, Владимир Хворонов, Ольга Ульяновская и Дмитрий Гомзяков пытаются проживать, сострадать своим персонажам, двое последних в этом даже преуспевают, чем разрывают постановку окончательно. Сюжет о жертве во имя любви, воплощенный Ольгой Ульяновской и Дмитрием Гомзяковым, хорош. Сами герои оказываются ближе к духу «Декамерона», чем все умозаключения и игры разума со Стивом Джобсом вместе взятые.
По окончании публику пригласили на традиционное обсуждение, на котором обыкновенно главным вопросом является, что из представленного достойно быть доработанным до состояния спектакля и войти в репертуар театра. Но зачем? Текст «Убийцы» Молчанова вновь станет мелким. Вырыпаевский «Июль» для репертуара должен быть обескровлен – столько нецензурной лексики и сцен насилия не оправдает ни одна возрастная маркировка. Что до «Декамерона», то для большого глубокого спектакля ещё не настало время; в современных условиях постановка Владимира Бутакова станет просто интересным, в лучшем случае, модным молодежным шоу. Нужно ли? Может, уже стоит отказаться от привычки всему придавать весомость, функциональность, важность? Событие «Дыши свободно. Бессонница» уже случилось, оно цельное и самостоятельное, и сам факт существования проекта – точнее, людей, которые его делают, - для томского театра важнее, чем все спектакли вместе взятые.
Фото Данила Шостака.
Римма Романенко – томский блогер, http://oxymoron.tomsk.ru, https://m.vk.com/rimlyankatomsk
